Их разделял круглый столик на одной ножке, покрытый кружевной вязаной скатертью. Тогда, он отчетливо помнит, тут лежала сумка (был виден край и ручка) и еще что-то, какой-то предмет… Да не настраивай ты себя на галлюцинации! Но он уже настроился: в наступившей паузе какие-то шорохи, почудилось, шаги и шепоты, почти неуловимые, распространяются по старому дому. Саня встал, выглянул в коридор: никого.
— Ты что? — раздался резкий голос тетки.
— Показалось, кто-то пришел, — он опять сел напротив нее.
— Вот-вот должны девочки с занятий… Да, ты же не знаешь! У меня новые жильцы. Впрочем, какие новые — второй год с сентября пошел. Нельзя сказать, что ты мне особо надоедал вниманием.
— Простите, тетя Май, виноват, да. А из прежних никого не осталось?
— Толик. Теперь его Анатолем величают. Уже от него-то мне не отвязаться до могилы, точно.
Да, колоритная личность. Якобы кончал в свое время философский… да вряд ли кончил. Однако в своем роде Диоген, постоянной службой не обременен, что называется, «на подхвате», за койку не платит, конечно, но зачем-то тетке нужен.
— Сегодня у Анатоля великий день, — продолжала Майя Васильевна с иронией. — Приглашен на свадьбу к соседям, поросенка у них заколол. Надеюсь, до дому доползет.
— Свадьба в доме на той стороне? — поинтересовался Саша. Там магнитофон орет.
— Да, в восьмом. Я тут ни с кем особенно не общаюсь, те умерли, а те далече, как говорится. Так, раскланиваемся.
— А кто у вас еще живет?
— Две девочки — Настя и Юля. Студентки-медички. И молодая пара — Донцовы. Ей двадцать пять, ему тридцать. Владимир Николаевич, как теперь называют, бизнесмен, торгует компьютерами. Интересный мужчина, интеллигент. И она красотка, — добавила Майя Васильевна недоброжелательно. — Скоро съедут, квартиру покупают.
Значит, в доме, кроме хозяйки, живут три женщины. И одна из них, возможно… Стоп! Не фантазировать, сегодня уже ты сможешь убедиться.
— Вот что, Саня, — тетка опять прямо на глазах одряхлела. — Ты должен жить со мной, я тебя умоляю. Я боюсь.
— Чего? — Саня встрепенулся.
— Ты же видишь: здоровья нет и нет. Если уж меня можно принять за труп в кресле… — Майя Васильевна говорила в своем ироническом стиле, однако волнение, неподдельное, ощущалось в ее голосе — глубоком басе, — в серых «пепельных» глазах.
Обострившимся слухом (все чувства обострены) он уловил шум, шаги — не те крадущиеся, что мерещились ему в оцепененьи старого дома. Голоса. Веселые как будто — сливающийся молодой щебет.
— Кто-то пришел.
Старуха прислушалась, пожаловалась:
— Хуже стала слышать… Девочки, конечно, уже пять.
— А эти Донцовы? На работе еще?
— Положим, Любовь себя не затрудняет. Володя, конечно… Ах да, сегодня же пятница тринадцатое? Чреватое сочетание… впрочем, предрассудки. Так вот, у них там какой-то банкет, по случаю заключения крупной сделки, что ли.
— То есть когда я в первый раз приходил, вы были дома одна? — спросил Саня напряженно.
Тетка опустила глаза словно в изнеможении (ну не могла же она спрятать труп, в конце-то концов!), покачнулась вдруг, прижала руку к груди, приказала почему-то шепотом:
— Нитроглицерин. В сумке на комоде. Две таблетки.
Старомодный ридикюль из потертой темно-синей кожи… Кажется, не то. Определенно не то видел он на кружевной скатерти в тот момент…
— Так ты согласен? — спросила Майя Васильевна, проглотив таблетки.
— На что?
— Поселиться у меня. В кабинете Андрея Леонтьевича. Ах, сегодня на кладбище…
— А вы разве кабинет не сдаете? — перебил Саня.
— Вчера съехал. Володин сотрудник, из его фирмы. У него в доме проводился капитальный ремонт, и Володя порекомендовал мои, так сказать, апартаменты. Ну так как?
— Я согласен, — сказал Саня задумчиво.
— Слава Богу! — воскликнула Майя Васильевна вроде бы с облегчением. — Сегодня большой день, я загодя готовлюсь… — легко поднялась, вышла из комнаты, оставив дверь приоткрытой. — Девочки! Накрываем на стол! У меня, да! — женские голоса переливались в коридоре, потом на кухне, старушечий бас на минуту покрыл щебетанье: — Да, день рождения! 76, он был меня на четыре года старше…
Саня вскочил, заглянул под кровать, сам чувствовал себя смешным, нелепым… кружевное покрывало нигде не примято, гора подушек… В углу икона… Гардероб, дверца слегка приоткрыта, на ней висит что-то… кажется, халат. Внутри идеальный порядок. Ну не в комоде же спрятано мертвое тело?.. Кем спрятано? Я смешон!.. Все же выдвинул по очереди три больших ящика: стопки белья. Остановился посреди комнаты, вновь переживая то мгновенье…
Какое-то движение ощутилось за окном, возникла тень. Саня бросился к портьере: в узкой прорези (той самой!) виднелся на крылечке… ага, Толик. Теперь Анатоль. В кремовой рубашке и длинном черном галстуке (галстук-удавка!.. ну, ну, без паники!)… понятно, он же тут по соседству. Прилично, даже с оттенком некоего шарма, Анатоль был одет до пояса — брюки засаленные, широченные, спускались складками. На ногах немыслимые сапоги — опорки. Опустившийся господин неопределенных лет (лысоват, но с роскошной черной бородой, краснорож, глазки воспаленные — вспомнилось, но еще статен, высок, с мягкой молодой улыбкой). Анатоль достал из кармана брюк связку ключей, однако не спешил открывать дверь, а принялся озираться, медленно поворачивая голову… скользнул взглядом по портьере, глаза их встретились, Анатоль чуть не шарахнулся с верхней ступеньки, впрочем, справился, отомкнул дверь, заорал на весь дом:
— Есть кто-нибудь?
Из кухни донеслись восклицания.
— Там у Май… — начал было Анатоль, осекся, продолжал уже с другой интонацией: Маечка, мон ами, вы как тут? На могилку не пустили?
— А, уже хорош! — отозвалась тетка зловеще. — Что, набезобразничал? Выгнали?
— Мадам, обижаете! Я сам… вздремнуть… вздремнуть немножко. Знаете, что такое «тяжелый рок»?
— Не трогай пирожки! — взвизгнула хозяйка. — Сейчас за стол сядем. Ты туда или сюда?
— Навеки с вами. Но там у вас какая-то рожа… ой, пардон, вспомнил!.. Это ж наследник, племянник. Теперь вольется в нашу семейку?
— Не лезь не в свое…
— Эх, попадет парень, как кур в ощип.
Пятеро персонажей расположились за обеденным столом, выдвинутым на середину комнаты, в желто-оранжевом атласном уюте абажура. Пироги, пирожки, пирожные, золотистое яблочное варенье, индийский чай, бутылка изумрудного «бенедиктина»… «Экая роскошь! Где это, золото вы мое, оторвали?» — Анатоль. — «Продавщица из нашего винного посодействовала». — «Клавдюша, что ли?.. Ну, за раба Божьего Андрея…» Анатоль был неутомим и не так чтоб уж сильно пьян, девочки юны и прелестны (черненькая Юля, беленькая Настя), все время посмеивались (нарочито, надрывно — казалось Сане), хозяйка без малейших усилий вошла в роль снисходительной светской дамы.
— Вот, друзья, мой Саня. Александр Федорович Колесов. В двадцать семь лет уже аспирант, пишет диссертацию о творчестве Константина Леонтьева. Так, Саня?
— А разве уже можно? — осведомился Анатоль. — Монархистов уже разрешили? Скажите, пожалуйста! И ста лет не прошло…
— Будет жить у нас в кабинете.
— В кабинете не советую, — опять встрял Анатоль. — Там не-хо-ро-шо.
— Ты что болтаешь, а?
— В каком смысле нехорошо? — уточнил Саня.
— В неуловимом. Метафизическом. Эманации… не те.
— Что такое эманация? — спросила Юля, на что философ ответил непонятно и многозначительно:
— Истечение духа.