Хозяйка принялась рассказывать о сегодняшнем своем посещении кладбища, плавно перейдя затем на личность покойного, то есть как муж ее любил, какие подарки дарил: «С каждого симпозиума, с каждой конференции он привозил мне…» Следовал перечень и показ отдельных чудесных вещиц: бокал из дутого стекла с узорами, фарфоровая обезьянка, изящное распятие из меди… «А какие куколки! Испанские принцессы в полном наряде…» — «А где куколки? (Настя.) По-моему, они…» «Сейчас в чулане. временно. Если хотите, можно…» — «Да мы видели, Майя Васильевна!» (Юля.) — «Ну, как угодно. Или вот бархатка, — все взглянули на теткину шею, белую, в складках и морщинах, Саня — с некоторым содроганием (та шея — да, белая, высокая… но ведь без единого изъяна! вдруг вспомнилось отчетливо и резко — без единого, не считая черной…). — Стразы — видите подвески? Хрустальный алмаз. Искусственный, правда, но мне дорог как…»
Саня уже не слушал, он осознал внезапно абсурдность происходящего — скромного празднества на месте преступления. Нет, не приведение с пурпурным язычком померещилось ему в сумраке… нет, невозможно! А вдруг? Тогда в доме сейчас находится мертвая. За те пять минут ее бы не успели вынести. Точнее, вынести и спрятать. Машины поблизости не было, точно! Нет, я ненормальный. И все же завтра надо позвонить в отделение Поливанову: может, за это время в окрестностях обнаружится тело? Почему, однако, я не смею заговорить на тему единственную, которая сейчас меня волнует? Потому что я им не доверяю, дошло до Сани. Прежде всего — тетке. И обаятельному Анатолию. И щебечущим девицам. Не доверяю и боюсь показаться смешным. Нет. я должен сначала убедиться… каким образом?.. убедиться, что я в здравом уме и твердой памяти? Психическая раздвоенность (ведь своими глазами — и не может быть!), усиленная ощущением смутным и сложным… что-то вроде: разорвать заговор зла. Звучит высокопарно, но верно.
Между тем оранжевый вечер под абажуром неспешно переходил в ночь. Женщины собирали со стола, Анатоль вроде подремывал, развалившись на стуле.
— Вы, наверное, пойдете продолжать? — прервал Саня дрему.
— Что продолжать?.. А! Это мое дело, правда?
— Правда.
— Или вы держите меня за алкаша?
— Ну что вы. Ведь праздник.
— Праздник-то праздник. Ежели б не рок этот… Ну, сидим и смотрим, как юность дергается. А дьявол дергает за нервы. Ни тебе задушевной беседы… попросту ни черта не слышно, честно.
— Скажите, Анатолий… как дальше?
— Иваныч. Для вас Анатоль. Привык… с легкой руки Викентия Павловича.
— Это кто такой?
— Жил в кабинете. Насмешливый господин. «Философ Анатоль с православной бородой».
— Ему тоже казалось, что в кабинете «нехорошо»?
— У него и спросите. Испугались? — Анатоль засмеялся и будто враз опьянел.
— Испугался. Почему нехорошо?
— Возможно, когда-нибудь я вам скажу. Да, скажу! — добавил решительно. — Но поживите сначала, войдите в атмосферу. Вы производите впечатление человека тонкой душевной организации, эмоционального. Шутка сказать — Леонтьев, — Анатоль подмигнул. — А я пойду, как вы подметили, продолжать… или вздремнуть? Хорошо бы совместить, а?
Анатоль исчез, посмеиваясь. Саня поднялся, постоял, вышел в коридор, где шептались философ с Юлей, гневный шепот девушки: «Я сама видела!».. Замолчали, проводили его взглядом, он прошел на кухню: там мыли посуду.
— Тетя Май, кабинет открыт?
— Я, знаешь, люблю порядок. Чтоб никто не болтался где неположено… — тетка взглянула на Настю и умолкла.
— Однако в вашей комнате нет замка.
— Правильно. Упущение. Ты и займешься. А сейчас погоди, здесь приберем и…
— Майя Васильевна, — перебила Настя, — я закончу, тут делать нечего.
— Ну что ж…
Хозяйка удалилась, Саня заговорил тихо:
— Настя, вы были сегодня дома… где-нибудь около четырех?
— Что?
— Я вас видел, мы столкнулись на углу, где автомат. Вы бежали…
— Вы меня с кем-то…
— Вы бежали, — повторил он умоляюще (да что они все — действительно в заговоре, что ли!). — В сиреневой куртке, так? С капюшоном. На глазах у вас были слезы.
— Не желаю с вами разговаривать! — отрезала Настя.
— Это не банальное любопытство, поверьте… — начал он шепотом; властный голос тетки заставил вздрогнуть.
— Ну, с посудой кончено?
— Конечно, — пробормотала Настя, швырнула полотенце на стол и ушла.
— Видишь, какой народец? — пожаловалась тетка. — За ними глаз да глаз. Первое условие, я заранее предупреждаю: никого не водить. Ну, ты понимаешь… Мой дом — мой мир, благопристойный и устоявшийся. В общежитии можете устраивать хоть «афинские ночи», но не у меня. Вообще, моя мечта, тебе доверю: после смерти организовать здесь музей Андрея Леонтьевича.
— После чьей смерти? — машинально уточнил Саня.
— Да, я странно выразилась, но ты меня понял, конечно: после моей. Ты и займешься. Что ты на меня так смотришь?
Он пожал плечами. Действительно, что-то странное было в ней… не в словах, нет. А в чем? Тетка ставила чашки и блюдечки в шкаф. Движения привычные, ловкие. Пугавшая его бархотка снята; стеганый халат на ней (висевший на дверце гардероба), длинный, с крученым пояском с кисточками, на ногах тапочки, отделанные мехом. Элегантная пожилая дама в своем благопристойном мире. Откуда же идет это странное ощущение — опасности? тревоги? — какова его природа? Мне просто тяжело смотреть на тетю Май. Тяжело, жутко.
Кабинет — самая большая комната в доме. С книгами по стенам — в основном труды по биологии, он рассматривал, придя сюда в первый раз, залюбовавшись бабочками (огромный фолиант), прекраснейшие Божьи созданья. С коричневым дерматиновым диваном, над ним фотографический портрет — прозрачные пронизывающие глаза — ученого. С массивным с тяжелыми тумбами столом. Почему «нехорошо»? О таком жилье можно только мечтать, тем более (подумалось с удовлетворением) есть отдельный выход — застекленные высокие дверцы со стальными решетками ведут прямо в сад.
— К великому сожалению, — констатировала тетка, — приходилось сюда пускать жильцов. Пенсия моя… впрочем, ты в курсе. Но я всегда требовала: ничего тут не переставлять, не нарушать. Ничего. Спать будешь на диване, вот возьми белье.
— Тетя Май, а можно ключ от двери, то есть от решеток? И фонарик, пожалуйста. Не хочу кабинет Андрея Леонтьевича обкуривать. Мне еще поработать надо.
— Хорошо. Особо не засиживайся. Тебе завтра рано в институт?
— Езжу по вторникам и пятницам.
Выключив верхний свет, он сел за столешницу, обитую зеленым сукном, в зыбко-розовый круг настольной лампы (и лампа, и зеленое поле, и его руки отражаются в туманной темени за дверной решеткой). Достал из сумки авторучку и лист бумаги… рассеянно засмотрелся на мраморный прибор: чертенята с рожками, копытцами и чернильницами застыли в подобострастных позах — что за странная аллегория?
Вдруг все заслонило давешнее лицо, лишенное красок. Губы бледные, белые, лишь пурпурный язычок выделяется так страшно, так… Необходимо покончить с трусливой раздвоенностью! Поразмышляем. Саня встряхнулся и принялся чертить план.
Допустим, он виделмертвую женщину с удавкой на шее (видел, видел!). Тогда за время его отсутствия тело можно было вынести в сад, спрятать в сарае, например (сейчас осмотрю), или в доме. Исключаются: теткина комната, кухня, туалет и ванная. Остаются: комната Донцовых (заперта, он походя подергал ручку), комнаты студенток и Анатолия. И чулан. Ключ от чулана всегда у тети Май — как-то она упоминала — там хранятся соленья-варенья и разнообразное старье. Тетка любит порядок, да, однако ее комната запирается лишь на крючок изнутри. Этим мог воспользоваться убийца… а если самоубийство? Тьфу ты, труп сам не спрячется! А если не добили и ушли? Язык начинал синеть — отвратительная подробность. Но я помню, все помню! Перед собой-то нечего прикидываться. Вот дилемма: плюнуть на все и завтра уехать в общежитие или… Никакой дилеммы — не успокоюсь, пока не разберусь. И у меня есть зацепки. Что скрывает Настя? Зачем врет тетя Май? Не забыть слова Анатоля: «Вы как тут? На могилку не пустили?» То есть хозяйка почему-то вернулась с кладбища раньше, чем предполагала (чем предполагал Анатоль)? Что видели (или слышали) женщины? Кто-то их запугал?