— Всего лишь в общежитие, — сказал он, нахмурившись. — Пока что ничего лучшего предложить не могу.
— Это неважно. Так завтра?
— Послезавтра, — уточнил он, не вдумываясь в то, что говорит. — Любимая моя.
— Почему ты откладываешь?
Откладываю?.. А! Надо же раскрыть здешнюю тайну.
— Неужели для тебя важнее…
Ну что ты! Но что значит один день. Или ты боишься передумать?
— С тобой не боюсь. Но легче сразу — как прыжок в воду.
— Нет, нет, — он бросился к дивану, встал на колени, принялся целовать горячие руки. — Не надо так говорить! — («Вышла в сад — и будто в воду канула», — вспомнилось суеверно). — Ты — любовь. Ведь так?
— Я — Любовь, — повторила она покорно.
«Я — Любовь», — сказала она печально… Да, безрадостно. Или плюнуть на все и прямо сейчас забрать ее и уехать? — думал он на другой день, одеваясь. Но мне не будет покоя. Покой… Застегнул плащ, подошел к дверным решеткам — и вдруг захотелось увидеть ее немедленно, хоть на секунду.
Услышав тихое «да», переступил через порог, осознав, что впервые в их комнате — и остановился, ослепленный разноцветным сверкающим хаосом женских нарядов, разбросанных там и сям. Неужели она собирает вещи, чтобы… Люба смутилась и пробормотала:
— Вот… готовлю к зиме, — машинально схватилась за бледно-зеленое платье из бархата.
— Итак, до вечера, Люба, да?
— Да.
— Как назло, профессор… но после шести я обязательно. Ты будешь ждать?
— Да. Мне приснился сон, — сказала Люба как-то значительно, и его отпустила лихорадка следствия, и она успокоилась. Они стояли друг против друга на пороге, и Любовь рассказывала сон:-Я будто бы в раю в саду. Летают райские птицы, и мне так хорошо, будто у самой крылья выросли. Вдруг появляется существо с черным предметом — это уж обрывки из твоих сведений. Раздается голос: райская птица — это красиво. Я куда-то падаю, падаю и просыпаюсь. Ну как?
— Сильно. Прямо находка для психоанализа. Целый набор, который сейчас нас волнует… Как бы разобраться во всем этом наяву.
— Ты литературовед, ты разберешься.
— Не выходи в сад, а?
— Анатоля я не боюсь. До вечера.
До вечера надо успеть не только на свою кафедру, но и повидаться с одним юным свидетелем…
— Генрих, почему «кошмар»?
— А вы больше слушайте этих дур!
— Почему «кошмар»?
Молчание.
— Я верю, что вы виноваты только в предательстве (правда, довольно мерзком). Но не в убийстве. Так почему?
Молчание.
— Вы видели в чулане труп, — сказал Саня почти шепотом; Генрих отшатнулся; и какую-то секунду они с ужасом глядели друг на друга.
— Вы… знаете? — спросил Генрих еще тише.
— Знаю.
— От него? — не дождавшись ответа, юноша воскликнул с силой: — Вы думаете, я покрываю этого бесноватого?
— Не думаю, — откликнулся Саня уже с холодком (рубеж перейден!). — Вам не хотелось быть замешанным в преступлении. Ведь вы провели в чулане не меньше шести часов. Естественно, оставили отпечатки. И так далее. Ну? Как же вы не подали голоса?
— Я не видел — в том-то и дело! Сначала.
— Давайте-ка яснее и подробнее.
— А он вам рассказал?
— Нет.
— Так какого ж вы… черт! Попался как дурак.
— Попались. Уж больно подозрительно вы себя вели. Оба. Все упиралось в этот чулан, все и вся словно сходились в нем… Понимаете, — заговорил Саня рассудительно, давая время свидетелю опомниться и освоиться, — больше тело спрятать было негде. За те пять минут, что я отсутствовал. И он был открыт — вот что сразу задело мое внимание. Тогда как кабинет и комната Донцовых заперты, а в любом другом месте убитая сразу обнаружилась бы.
— Тогда почему он не перетащил ее к себе в комнату? Оптимальный вариант.
— Вы попали в самую точку. Выходит, он ее не перетаскивал.
— Кто ж тогда? Ведь Анатоль убийца.
— Выходит, нет.
— Он, — заявил Генрих уверенно.
— Хорошо. Рассказывайте.
— Я стоял в темноте у двери. Щелкнул замок. Положение глупейшее. Жду. Жду. Ощущение, будто я в черной бездне, выражаясь красиво. Решил осмотреться и достал зажигалку: обыкновенный чулан. Ну, задремал за ширмой.
— Почему вы ничего не предприняли? Вы не производите впечатление слабака.
— Что я мог предпринять, по-вашему?
— Да хоть в дверь колотить!
— Не мог.
— А! Предательство жжет. Тоже мне… Печорин. Ладно, дальше.
— Очнулся от света, заглянул в дырку: Анатоль стоял на коленях, в руке куколка. Он глядел на нее и говорил: «Теперь ты успокоишься, наконец».
— На куколку?
— На мертвую!
— Господи, помилуй, — не выдержал Саня, хотя ведь представлялось, предчувствовалось… — Где она была?
— На полу, почти под нижней полкой.
— Вы ее узнали?
— Кто б ее смог узнать! Жуткое лицо.
— Анатоль узнал.
— Ну, он-то… Еще бы! Я потом, уже после ваших вопросов сообразил.
— Как же вы не заметили раньше, при свете зажигалки?
— Вы думаете, она уже была там?
— Тут и думать нечего. Из комнаты тети Май она исчезла около четырех. И Анатоль не мог разгуливать по дому с трупом. Слишком много народу.
— Не заметил. Помню что-то, покрытое пестрой материей, на полу.
— Тетя Май говорила о пропаже занавески. Очень интересно.
— Очевидно, он откинул материю с лица. Он-то знал, что делает.
— Вы так уверены?
— А вы бы поглядели на его реакцию: он был умиротворен вот точное слово. «Успокоил», по его словам. «Упокоил», то есть.
— И вы убежали?
— Я не трус, — сказал Генрих медленно, лицо, тонкое выразительное, потемнело. — Но и не сверхчеловек. А сцена эта была… нечеловеческая.
В возникшей паузе Саня так явственно увидел то лицо, вновь ощутил тот ужас.
— Являетесь вы, — продолжал юноша, — и усиливаете это впечатление. Заявив, что женщина исчезла год назад. Веселенькое рандеву с трупом в чулане.
— Но вы, Генрих!
— А почему я должен был вам исповедоваться?.. Нет, это мое собственное переживание, потрясающее. Я никому его не отдам.
— Вы были обязаны отдать. Все свои переживания, все впечатления, связанные с убийством… Чтоб мы не опоздали, черт возьми!
— Так возьмите его в оборот!
— Возьму. Хотя я-то не уверен.
— Что Анатоль убийца?
— Не уверен. Мое впечатление (подсознательное, ничем не подкрепленное) — заранее подготовленное убийство. Как я сказал одному человеку: заговор зла.
— Ну, философ и подготовил.
— Кажется, это не соответствует его личности, его чувству к ней. Нежнейшей жалости. Впрочем, не знаю… Но узнаю — сегодня же.
Сказать было легко, выполнить — невозможно. Анатоль спал в сарае. В засаленной своей фуфайке, в немыслимых ватных шароварах под ватным же одеялом. Если можно так выразиться — мертвецки спал. Ни уговоры, ни вспышки фонарика в лицо пробудить его не смогли. Совсем переселился в сарай — и это понятно; из окна его комнаты не видно то пространство, где кончается сад и начинается огород, то пространство, где в пьяном его бреду происходят «явления».
И тетя Май. по-видимому, перестала следить за своим самогоном, пустила на самотек — в буквальном смысле слова. Ее опять нет дома. Элегантный лиловый халат висит на дверце гардероба. Саня взял в руки поясок. Похоже… нет. я уверен, что эта удавка была затянута на длинной белой шее. Что действительно противоречит моему убеждению — моей версии о преднамеренном убийстве. Да разве у меня есть версия? Ну, какая-никакая, а за эти дни составилась…
Саня прошел к себе (предварительно в десятый раз, наверное, постучав к Донцовым — ее нет, дом по-вчерашнему пуст, впрочем, девочки дома… неужели она передумала?.. этот второй — первый! — страстный план ни на секунду не упускался им из виду, своеобразно сплетаясь, переплетаясь с другим, криминальным).
Итак, версия. Единственный раз в году —13 октября — хозяйки, совершенно точно и заранее известно, не будет дома (теперь ее отлучки приобрели характер регулярный… ладно, не отвлекайся). Никого не будет дома. Поскольку ребята не слышали ни одного звонка в дверь до поднятого мною шума, Нину в дом кто-то впустил (если только она не украла ключи из куртки Владимира, что уж совсем невероятно). Ее кто-то поджидал в условленное время и открыл дверь, пока она не успела позвонить. Причем из всех жилых комнат — только из хозяйкиной видны калитка и подход к дому. То есть можно было видеть появление женщины в черном — вот почему преступление совершилось там, где оно совершилось (и именно теткина комната максимально удалена от «девичьей», где резвилась молодая парочка).