Девочки, по обыкновению, лежали каждая на своей кровати с книжками. События той страшной ночи (когда он стоял на коленях в снегу, а потом расталкивал Анатоля с криком «бешеный зверь!» — и далее: прибытие и работа следственной группы, фотовспышки, снятие отпечатков, эксгумация трупа Печерской, обыск, незабываемое лицо тети Май, когда у нее изъяли халат со шнуром, приезд «скорой», буйствующий Анатоль, привязанный к носилкам, и так далее, и так далее, и так далее) — та ночь словно стерла случайные легкомысленные следы игривых измен и проказ; словно сразу они стали взрослыми — и ему было с ними хорошо; словно юные души подавали помощь и неясную какую-то надежду на будущее исцеление.
На столе стояли чайник на подставке, заварной чайничек, покрытый салфеткой, сахарница и три стакана. Его ждали. А за чайником, наполовину на подоконнике, лежал раскрытый фолиант с фотографическими фрагментами Божьего мира… «крылья узнаю твои, этот священный узор». Саня поморщился. На кожаном переплете остались отпечатки пальцев (вспомнил): его самого, Насти и Юли. А ведь кто-то еще должен был его коснуться — тот, кто сдвигал книгу, чтоб спрятать туфельку. На соседних «трудах» не обнаружилось ничего интересного (кроме пыли) — их, очевидно, не трогали с летней генеральной уборки тети Май. Объяснение Юли: Настя принесла книгу, вышла на минутку, я ее взяла посмотреть. Вполне правдоподобно. Что значит «правдоподобно»? Звучит двусмысленно. Уж не подозреваю ли я, что Юля засунула… дребедень! И все же не забудь: они с Генрихом, как и Анатоль, были в доме в момент убийства.
— Юля, — заговорил Саня свободно, — ну-ка вспомни поподробнее, что ты слышала в доме во время свидания с Генрихом, — с той ночи всякие «табу» на эту тему были отброшены, и сама хозяйка узнала наконец, отчего в девичьей комнате в пятницу пахло табаком.
— Ну вот, значит. — Юля слегка покраснела, взглянув на Настю (тот же прекрасный «дар смущения», до конца не атрофированный), та с интересом слушала. — У нас гудел магнитофон, но негромко. Я услышала, как Любаша бедная хлопнула своей дверью и заперла ее на ключ. Этот стук меня как будто отрезвил… ну, как это говорится, вернул на землю. Я хочу сказать, — сказала Юля решительно, — мы с Генрихом знали, что идем на подлость.
— Понятно. Восприятие было обострено, и подсознательно вы беспокоились.
— Наверное. Во всяком случае, вскоре сквозь музыку мне послышались шаги, какой-то шум. Выглянула в коридор: убийца с бутылками прется к себе в комнату, и чулан слегка приоткрыт. Возвращаюсь…
— На кровать, — подсказала Настя.
— Он мне не нужен! — отрезала Юля.
— И мне!
— Ну так не мешай следствию. Вскоре после этого что-то мелькнуло в окне (это была ты, но я не поняла). Вот тогда я взглянула на часы: без семнадцати четыре.
— Все правильно. За секунды до этого Настя услышала голос из форточки. Нина Печерская уже была в комнате тети Май с убийцей. Ты видела и слышала, как Анатоль вошел в свою комнату с бутылками. Но ты не слышала, как он оттуда вышел, чтоб впустить Печерскую. А его комната напротив вашей.
— Не слышала.
— Нет, должно быть, это не он.
— Что «не он»?
— Не он убийца.
— Ну, ты даешь! Расстрелять целую обойму…
— Я говорю про балерину.
— А я про Любашу!
— У него уже была белая горячка. Когда ж она только кончится!
— Уже должна была бы кончиться, — заявила Настя авторитетно. — Я читала кое-что, вообще интересуюсь психиатрией. У него типичные симптомы.
— Горячка возникает от длительного пьянства?
— Да. Но что-то должно способствовать: травма головы, инфекция, бессонница… Вот характерная причина, в нашем случае главная: тяжелые психические переживания. Ну еще бы — убийство!
— То есть он заболел после того, как похоронил Печерскую?
— Ну, такая идея (в саду закопать) уже свидетельствует… Наверное, он еще в августе слегка сдвинулся на этом пункте… призрак, явления. Он же продолжал пить. А убийство — окончательный толчок. Расстройство сознания, которое сопровождается очень яркими галлюцинациями. Везде враги (они у него идентифицировались с демонами), опасность, отчаяние, страх. Пристрелил, не задумываясь, — по нормальным меркам за это и судить нельзя. Колют снотворное, по рецепту Попова, например, или аминазин. После сна (долгого, часов пятнадцать) психозы обычно проходят.
— А следователь мне сказал: разговаривать с ним по-прежнему невозможно, ничего не помнит, бредит…
— Постепенно отойдет. У него наверняка «корсаковский психоз» с нарушением памяти плюс бредовое состояние. Все точно, отойдет, признается. Куда ему деваться?
— Девочки, а вы помните, о чем говорила Люба с мужем по телефону? Перед смертью.
— Я услышала звонки, — сказала Настя, — выглянула в коридор, смотрю — Люба разговаривает… что-то «да, я». Ну я и закрыла дверь.
— А я была на кухне, — продолжила Юля, — чайник ждала. Буквально я не помню, конечно, но по смыслу… Он же ее в ресторан звал, так? А она вроде отказывалась: не пойду, не хочу. Или, наоборот, пойду?.. Про какой-то голос. В общем, обычный разговор, я не прислушивалась. Если б я знала…
— Они долго разговаривали?
— Нет. Не больше минуты.
— А вы не слышали, как она вышла в сад?
— Ничего не слышали, правда, Насть? Чайник вскипел, я в комнату ушла. Мы уже следователю говорили. Какая-то привычка — магнитофон.
— Как же вы теперь без этой привычки обходитесь?
(Магнитофон с той ночи умолк).
— Так как-то.
Девочки одновременно пожали плечами, переглянулись с удивлением, словно до них только сейчас дошло, что фон их жизни переменился.
— Уже привыкли к тишине, — пояснила Настя. — Но и без магнитофона мы бы ничего не услышали, ведь пистолет с глушителем.
— Ну мало ли… крик, например.
— Да она, наверное, и осознать ничего не успела. Семь пуль.
— Этот глушитель мне покоя не дает, — признался Саня. — Как будто подтверждается первоначальное мое ощущение: подготовленное преступление, заговор зла. Идти на совместное самоубийство с глушителем — фантастика!
— Ну почему? — возразила Настя. — Вдруг после первого выстрела народ сбежится и помешает…
— Да зачем стреляться в комнате хозяйки? Вообще в этом доме? Другого места на земле нет? Нет записки, пистолет не использован. Анатоль, в конце концов, живой… Как хотите, а «декадентская» версия не выдерживает критики.
— Если он будет отрицать, что убил, ему все равно не поверят, — заметила Юля рассудительно. — Кто мог застрелить, тот мог…
— Поверят, — перебил Саня. — Если настоящий убийца будет найден.
— Сань, неужели ты найдешь?
Девочки глядели на него во все глаза, с интересом огромным, незаслуженным. Саня усмехнулся, перевел взгляд с милых лиц на окно, на раскрытый фолиант.
Эти бабочки… где они вспомнились мне так живо, так ярко?.. Да не раз в эти дни вспомнились.
— Какое у нас сегодня число?
— Среда, 25.
Неужели похороны были только вчера? Саня забылся на секунду, потом встряхнулся и принял радедорм, запив таблетку чаем.
— К сожалению, ничем не могу помочь, — говорила дама-директор, слегка подобострастно улыбаясь. — Ужасная трагедия. Ужасно. Но я ее почти не знала, — дама перешла на деловой тон. — И сразу указала следователю на возможного информатора. Наш музыкальный руководитель — Зоя Викторовна. Она аккомпанировала Печерской на занятиях. Если желаете…
— Желаю.
Директриса переговорила по селектору с секретаршей.
— Какого числа Печерская уволилась? — спросил Саня.
— С 12 октября 88 года, я сверяла по документам.
В кабинет вошла другая дама, тоже с улыбкой участия. Может быть, традиционный трепет перед «органами» (директриса не уточняла его роли — и Саня ее не разочаровывал), а может быть, и «натуральный» — перед загадкой смерти.