любую женщину, по крайней мере, не в этот момент. Модели с обложки Blitz могли
продефилировать по подиуму, но он всё равно предпочёл бы женщину рядом с собой, ту,
которую трахал всеми возможными способами, ту, которая, очевидно, вые*ала ему мозг, поскольку он хотел знать о ней больше, чем просто обладать её телом.
— Допустим, ты права, чисто гипотетически, что должно быть у мужчины, чтобы
привлечь тебя? Кроме красивого лица, конечно.
— Хочешь верь, хочешь нет, но одного красивого лица недостаточно.
— Приведи пример.
«Скажи мне, что тебе нравится во мне. Скажи, что я нравлюсь тебе больше, чем
любой другой мужчина, которого ты когда-либо встречала».
— Я не знаю, что ответить. Это субъективно.
— Ты когда-нибудь была влюблена?
И откуда только взялся этот вопрос?
Грейс опустила лицо и стала теребить край простыни.
— Может быть, однажды, очень давно.
Николас с трудом сохранял непринуждённую позу. Ему хотелось встряхнуть Грейс за
плечи и заставить признаться во всём, о её прошлом.
— Откуда ты знаешь, любила ты его или нет?
— Потому что ситуация была… необычной, — она покраснела и бросила на него
быстрый взгляд.
— Теперь мне ещё любопытнее.
Она улыбнулась, чуть поджав губы, а Николас почувствовал раздражающее щекотание
между рёбрами и кислое бурление в груди. Эта крошечная улыбка, кому она предназначалась?
— Мне было двадцать лет, я училась в университете. Тогда я была совсем другой.
— Мы все изменяемся.
— Но я была совсем другой, поверь мне. Настолько застенчивая, что краснела, как
только кто-нибудь со мной заговаривал. К тому же я страдала от панических атак, что не
совсем идеально для социальной жизни девушки.
— Он был уверен в себе, видел за пределами внешности и стеснительности. С ним ты
могла быть собой, может быть, даже не краснеть. Возможно, ты даже была девственницей.
Грейс тихонько зааплодировала.
— Поздравляю! Либо ты хорошо разбираешься в людях, либо я ужасно предсказуема.
— Он был с выпускного курса? — спросил Николас, не обращая на неё внимания.
Она замешкалась с ответом.
— Вообще-то, он был моим профессором английской литературы.
— И сколько ему было лет?
— Тебе когда-нибудь говорили, что ты зануда?
Николас не мог не ухмыльнуться:
— Ну же, Грейс. Отвечай.
— Сорок пять.
— Немного староват для двадцатилетней девушки.
Грейс пожала плечами.
— Мне напомнить тебе о юной девице вечером пятницы?
— Нужно ли напоминать тебе, что мне тридцать семь лет и та девица не была робкой
или неуверенной в себе?
Он увидел, как по её глазам пробежала тень, которую можно было истолковать как
отвращение или раздражение.
«Грейс, тебя беспокоит мысль, что я с другой?»
Погоня за подобными мыслями ни к чему не приведёт, потому что, когда он выйдет за
дверь этой квартиры, их жизни вернутся к тому, что они оставили накануне, на тротуаре в
Париоли.
— Послушай, мне не хочется тащить из тебя слова щипцами, но мне на самом деле
любопытно узнать больше о профессоре Гумберте Гумберте. (Прим.пер: Гумберт Гумберт -
главный герой «Лолиты» Набокова).
Грейс попыталась оставаться серьёзной, но потерпела неудачу и разразилась смехом, который заразил и его.
— Хорошо, хорошо, я расскажу тебе историю Грейс и Ральфа.
— Ральф, — повторил он имя, пережёвывая буквы, как испорченную еду.
Грейс встала с кровати, прихватив и простыню, которую обернула вокруг себя. Она
пошла на кухню, откуда вернулась с бутылкой и двумя стаканами.
Налив воды, начала свой рассказ.
— Я только что приехала в Лондон…
— Лондон?
Грейс протянула ему полный стакан.
— Если будешь перебивать, я никогда не закончу.
— Хорошо, замолкаю.
Она снова легла рядом с ним, завернувшись в простыню, как шелкопряд.
— Так вот, я поступила в университет в Лондоне, нашла жильё в кампусе и проводила
дни, уткнувшись носом в книги. Но я не была счастлива, я была несчастна по… по причинам, о которых мне не хочется рассказывать. В общем, Ральф был моим профессором английской
литературы. Молодой, красивый, общительный. Он сказал мне, что любит Италию, и мы
долго говорили об искусстве эпохи Возрождения и английской поэзии. Потом мы стали
говорить о нас, о том, что нам нравится, о наших мечтах.
— Он обвёл тебя вокруг пальца.
— Возможно. Он был зрелым, обаятельным, обладал огромной культурой. Я была
очень молода и замкнута, но жаждала жизни. Через несколько месяцев мы оказались в
постели, я была девственницей, он знал об этом и… в общем, он очень старался сделать мой
первый раз незабываемым.
Николас согнул одну ногу и сделал вид, что почёсывает колено, там появилось ещё
одно покалывание, от которого он хотел избавиться. Ритмичная пульсация сковала затылок и
враждебными волнами спускалась по спине. Незабываемый, первый раз и Грейс в одном
понятии были неприемлемы, хотя Николас был рад или, скорее, испытал облегчение, что она
не пострадала от грубого внимания случайного мужчины.
— Когда тот день закончился, Ральф признался, что женат, и извинился за то, что не
сказал мне об этом раньше.
— Вот сукин сын… — прорычал Николас.
— У меня тогда разбилось сердце, но я продолжила с ним общаться. Знаю, это не
делает мне чести…
— Ты была совсем юной, которую подчинил своей воле взрослый мужчина.
— Не надо меня защищать, я была молодая, а не глупая. Я понимала, что совершаю
ошибку.
Грейс тоже согнула колени и обняла ноги, уставившись в одну точку перед собой.
— Однако для Ральфа я не была единственной игрушкой. Среди студенток, коллег и
различных друзей он создал своего рода гарем, где каждый знал о присутствии другого.
— А жена?
— Полагаю, что она всё знала. Любовница прячется, а разврат — это всё равно что
слон посреди гостиной.
Николас лёг на бок, положив голову на сложенную руку. Между пальцами другой руки
он пропустил тёмную прядь волос, сбегающую по её руке.
— Он тебя бросил?
Грейс тоже легла, и в итоге их лица оказались на одной высоте, глаза смотрели в глаза
другого.
— По правде говоря, нет, это была я, спустя несколько лет. Я выросла, повзрослела, Ральф никогда не изменился бы ради меня, я не была той женщиной, если таковая вообще
существовала. По мне, так некоторые мужчины вообще не должны жениться.
Николас воспринял это как скрытое обвинение и снова почувствовал ноющую боль в
спине. Он сменил тему.
— Как получилось, что ты выбрала английский университет?
— Это был самый естественный выбор. Я училась в школе святого Георгия здесь, в
Риме, с первого класса начальной школы до четвёртого класса средней школы.
Он хотел спросить, из какой семьи она родом, учитывая, сколько стоит обучение в
одной из самых известных международных школ Рима, но, видимо, что-то в выражении лица
выдало его, потому что Грейс улыбнулась.
— А теперь хватит обо мне. Хочешь что-нибудь поесть или… ты предпочитаешь уйти?
Она замешкалась на последнем слове, смущаясь или сожалея, а может быть, и то и
другое. Николас знал только, что ему не хочется покидать эту постель, он жаждал только её
тело. И он умрёт между этими простынями, пахнущими ею, а её запах проник в его кожу, в
его голову. Как знал, что его руки хотят снова коснуться её, хотя он не делал ничего другого с
тех пор, как оказался в этой квартире. Он не ответил, откинул простыню, обнажив Грейс в
ослепительном свете раннего полудня. Он смотрел на неё, прикасался к ней, целовал, вдыхал
её дыхание, наполнял себя её сущностью, снова входил в неё, и это было похоже на первый в
жизни секс, потому что в Грейс, в этой плоти, которая держала его, сосала, убивала и питала, было что-то, что заставляло чувствовать себя первозданным, словно Николас никогда не знал
женщины, будто его собственное тело было девственным.
«Ты предпочитаешь уйти?»
Николас не ответил ей и не ответил даже потом, пока они ели то, что смогли найти в
полупустом холодильнике. Он не ответил ей ни ночью, ни на следующий день. Уклонился от
ответа, и они оба погрузились в беспамятство наслаждения. Он вырывал у Грейс стоны и
вздохи, знакомился с её телом, разграбляя, чтобы стереть все следы Ральфа и того, кто
пришёл после него. В этот застывший миг должен был существовать только он, его рот, его
тело и его член. Грейс должна была принадлежать только ему и никому другому.
Этот сон, это пропитанное иллюзиями забвение закончилось с наступлением новой
недели. Взошло солнце, ослепляя обман, в котором они хотели укрыться. Их тела ещё
хранили следы поцелуев и укусов, но сознание уже погрузилось в реальность. Они не
говорили о том, что будет после, потому как знали, — после не существует, это было
негласное правило, с которым оба смирились.
В офис ехали в молчании, каждый погружённый в свои мысли. Пока Николас вёл
машину, он окунулся в спокойствие, которое скрывало смятение и будоражило неуверенность.
Ему хотелось взять Грейс за руку и спросить, раскаивается ли она, удалось ли ему стереть
память об английском любовнике и том первом, незабываемом опыте. Однако тщетность этих
сомнений побудила его промолчать. До офиса оставалась пара перекрёстков, когда он
остановился, чтобы высадить её.
Грейс повернулась к нему с улыбкой. Николас увидел в её глазах спокойную ясность, возможно, даже благодарность. В них не было ни сожаления, ни печали. Она наклонилась, поцеловала его в щеку, скрытую вуалью тёмной бороды, задержалась на губах, всё ещё
припухших от страсти, и ушла, не сказав ни слова. Ни обещаний, ни утешений. «Да и почему
она должна?» — тихо упрекнул себя он, глядя, как Грейс идёт по улице высокомерной
походкой с гармоничным покачиванием бёдер, оставляя его одного в компании чужих эмоций, кусающих за рёбра.
Глава 10
Прошло много времени с тех пор, как Грейс научилась притворяться.
Ей было десять, и она находилась в том возрасте, когда детство уступает место
переменам, которые в большинстве случаев протекают незаметно. Однако само восприятие
окружающего её мира изменилось. После исчезновения Марии, Грейс отдали на попечение
няни-филиппинки, владеющей английским языком достаточно свободно, чтобы вести беседу
(по крайней мере, так оправдывалась Анжела).
В реальности Грейс чувствовала себя всё более одинокой и изолированной. Мать
много времени проводила с подругами, отец оставался мимолётной тенью. А дверь, отделявшая от остального дома, дверь, через которую она входила всего один раз четыре года
назад, постепенно приобретала другой смысл. Воспоминания о кричащем и гневном голосе
отца по-прежнему вызывали в Грейс ужас, но она чувствовала, — в нём скрывается что-то
ещё, кроме боли, с которой всегда ассоциировала.
Погружённая в эту засушливую эмоциональную пустошь, Грейс стала делать вид, что
всё в порядке.
На самом деле никто не заботился о ней с такой же любовью, как Мария. Слуги лишь
проверяли, что она ест и ложится ли спать в назначенное Анжелой время. Единственным
светом в это тёмное время была её двоюродная сестра Елена — живая, весёлая. Она так же
хорошо умела притворяться, что и её отец — настоящий и любящий мужчина.
Все последующие годы Грейс делала вид, что не скорбит о равнодушии родителей, об
их решении разойтись, о той двери, которая в какой-то момент обрела истинный смысл того, что скрывала.
Она притворялась, что известие о смерти Марии не причинило ей боли, притворялась, что отъезд в Лондон был правильным решением, хотя в глубине души надеялась увидеть
сожаление в глазах родителей, когда сообщила им о своём скором отъезде.
Только с Ральфом она не могла притворяться, но он был для неё проводником, ключом
к разгадке сокровищницы забытых желаний. Однако, в конце концов, он разбил ей сердце, как
и все люди до него. С тех пор доверять стало невозможно, а притворство превратилось в
неизбежную необходимость.
Грейс притворялась и все эти долгие выходные. Её напугали до чёртиков не
удовольствие, которое было неожиданным и искренним, даже слишком, а количество эмоций, грозивших поглотить её, и эти глаза цвета потёртой монеты, выражавшие больше, чем то, что
Николас произносил вслух. Она боялась выдать себя и снова увидеть, как сердце