Она поднялась на три этажа по неудобной, неровной лестнице и, когда добралась до квартиры, её дыхание стало тяжёлым, а ноги болели. На звонок в дверь, мать сама пришла открыть ей.
— Дорогая, как ты прекрасна!
Грейс позволила себя обнять, огляделась вокруг и заметила непропорционально большое количество картин, которые появились на стенах с тех пор, как она была здесь в последний раз.
— Мама, ты занялась живописью?
Анжела закрыла дверь и самодовольно огляделась.
— Красивые, не правда ли? Я познакомилась с очень перспективным и талантливым художником, и расширяю круг его знакомств, чтобы он мог заявить о себе. Он абсолютно достоин успеха!
Грейс поставила бы всё, что у неё было, на то, что художник — это очередной любовник. Анжела жестом велела дочери следовать за ней, миновав коридор, в центре которого возвышался небольшой столик, похожий на фонтан, выточенный из золота. Отвратительно.
Новое жилище площадью всего двести квадратных метров казалось более уютным и интимным, чем прежнее. Мать не пожалела средств на ремонт, будучи уверенной, что муж оплатит все счета. Полы перестелили элегантным мрамором чёрного и белого цвета в шахматном порядке, стены оклеили дорогими обоями из китайского шёлка с золотым тиснением, мебель изготовили на заказ по эскизам Анжелы. Однако между спальней и кухней мать потеряла чувство меры, и ремонт превратился в гневный проект мести. Так что переступая порог дома, Грейс оказалась в атмосфере китча, больше подходящей Донателле Версаче, чем прославленной хорошим вкусом Анжеле Ринальди.
В гостиной их встретила новая горничная-филиппинка — признак того, что мать ещё не оставила поиски идеальной прислуги.
Грейс устроилась на неудобном диване в стиле Луи Филиппа, пока Анжела давала указания по поводу обеда. Она заметила, что мать выглядит свежее и моложе, овал лица стал чётче, мешки под глазами исчезли, губы приобрели объём. Пушистые светлые волосы недавно прошли через руки лучшего парикмахера, а элегантное платье подчёркивало пышное декольте.
— Ты недавно была в Таллине? — спросила Грейс, имея в виду клинику, куда Анжела ездила каждые полгода, чтобы освежиться.
Мать села рядом, прищурила глаза, а затем улыбнулась той фальшивой, вежливой манерой, с помощью которой она обходила проблемы или, как в данном случае, вопросы.
— Итак, Грейс, что новенького?
Горничная принесла поднос с двумя полными бокалами охлаждённого белого вина и закуски в небольших пиалах.
— О, ничего нового. Я работаю, развлекаюсь, дышу свежим деревенским воздухом.
Анжела фыркнула.
— Ты всё ещё ходишь в ту фирму?
— Конечно.
— Тебе это не нужно, я не понимаю...
— Пожалуйста, ты же знаешь, я не хочу об этом говорить.
Анжела едва заметно округлила глаза, прежде чем отпить глоток вина, подражая Грейс, которая кивком показала, что ей нравится вкус.
— Отличное.
— Поскольку мы не можем говорить о твоей работе или, насколько я помню, о твоей личной жизни, как насчёт того, чтобы начать планировать твой день рождения? Он в октябре, и если мы хотим, чтобы всё прошло как надо, нам нужно определиться с местом, выбрать кого пригласить и…
Грейс поперхнулась вином. Когда она перестала кашлять, её глаза наполнились слезами, и она уставилась на Анжелу с сильным желанием пожать плечами.
— Я не праздновала свой день рождения уже десять лет. Почему ты решила, что я должна начать прямо сейчас?
— Потому что тебе исполняется тридцать лет, а это особая веха!
— Ах, да неужели... И в чём выигрыш?
— Я не люблю сарказм, ты должна это знать, — отругала мать, едко глядя на неё.
— А я не люблю вмешательства, ты тоже должна знать, — так же резко ответила Грейс.
Анжела выпрямила спину и посмотрела на неё косо.
— Я не понимаю, как ты могла так измениться. В детстве ты любила устраивать приёмы и небольшие угощения...
Грейс мысленно сосчитала до десяти, но когда ответила, то не смогла скрыть в тоне возмущение.
— Гости были куклами.
— Определённые склонности заметны с раннего возраста. Ты подходила для светской жизни, если бы этого не случилось...
— Скажем так. Общаться с куклами гораздо легче, чем терпеть болтовню реальных людей. И не надо говорить о том, что случилось.
Они молчали, пока не вернулась горничная, приглашая за стол.
Обед был подан в другой комнате — маленькой столовой, оформленной в ярких золотых тонах. На столешнице из чёрного мрамора лежали салфетки с вышивкой из блестящих ниток, а от цветов в высоких алебастровых вазах исходил тошнотворный аромат, и Грейс почувствовала себя, как много лет назад, запертой в тюрьме хороших манер, ложных суждений и дежурных улыбок. Ей пришлось сделать глубокий вдох и напомнить себе, что она больше не живёт в тени своей идеальной, претенциозной матери, а может позволить себе встать, повернуться к Анжеле спиной и уйти, когда захочет.
За столом они расположились напротив, предоставив горничной подавать дымящиеся булочки, покрытые вкусно пахнущим соусом. Если бы Грейс не была так раздражена, она бы вытерла тарелку, просто чтобы позлить мать, но у Грейс скрутило желудок, и она подозревала, что даже попробовав один кусочек, испытает мучительную боль.
Как идеальная хозяйка, Анжела вернулась к своей роли, отбросив острые темы работы и дня рождения. Она говорила о погоде, о каникулах, которые только что провела во французском замке с друзьями и о художнике, который, как была уверена Грейс, вытягивал деньги и контакты в обмен на иллюзию утраченной молодости и искусственной любви.
Сразу после кофе, который подавали в третьей, ещё более маленькой и вызывающей клаустрофобию комнате, стены и потолок которой были полностью покрыты деревянными панелями цвета кожи, Грейс попрощалась с матерью, пообещав вскоре снова увидеться.
Как только Грейс вышла на улицу, она глубоко вдохнула, и, несмотря на удушающую жару, воздух показался ей более пригодным для дыхания, чем в только что покинутой, роскошной квартире.
Она решила прогуляться и, выйдя на улицу Лаурина, пошла по улице дель Корсо. Грейс надела солнцезащитные очки и направилась к площади делла Виттория. Тротуар был переполнен людьми, она обошла маленький столик бара и остановилась, чтобы посмотреть на витрину магазина дешёвых аксессуаров, привлечённая ожерельем, которое Анжела обозвала бы хламом. Грейс зашла в магазин, словно назло Анжеле, и вышла с бархатным мешочком цвета лаванды и глубоким чувством мести, улыбаясь тщетности этого жеста.
На перекрёстке с Делла Кроче Грейс остановилась. Среди едкой вони выхлопных газов и запаха пиццы ей показалось, что она уловила аромат воспоминаний. Грейс повернула налево, к переулку, ведущему к площади Испании, где каждый год зимой мальчик из Бенгалии продавал большие каштаны, жаря их на гриле. Она направилась туда. Грудь сдавила древняя боль, когда образ Марии, её няни, пунктуально появился со своим грузом страданий. Мария, которая вырастила её и любила как мать. Мария, которая покупала ей каштаны вопреки запрету Анжелы. Мария, которая исчезла в одночасье, оставив её одну с двумя безразличными родителями и непоправимой пустотой в сердце. Мария, которая покончила с собой. Но эту последнюю истину Грейс узнала только много лет спустя, на свой 20-й день рождения. В тот день она перестала разговаривать с отцом и решила уехать в Лондон.
Глава 6
Глава 7
В последний раз Николас просыпался с влажными боксерами, когда ему было восемнадцать. Тогда он был безумно влюблён в свою новую учительницу итальянского языка, пышногрудую сицилийку, которая носила только юбки и блузки, расстёгнутые до третьей пуговицы. Поэтому, когда Николас ощутил липкость между бёдер, он вспомнил свой последний сон. Он провёл рукой по лицу и зажмурился: полностью обнажённая Грейс лежала на столе, уставленным едой, и приглашала его… съесть её.
Холодный душ никак не повлиял на его возбуждение. Николас понял, что достиг точки невозврата, того момента, когда мужчина должен получить то, чего жаждет или рискует потерять рассудок. Не то чтобы он намеревался заставить её подчиниться его желаниям, но теперь было ясно, — этого они хотят оба.
Навязчивые мысли о Грейс крутились за завтраком, затем по дороге в суд и пока он оставался там всё утро. Николас пообедал с коллегами в бистро недалеко от площади Святого Петра, а после обеда отправился на встречу в Эсквилин. Несмотря на день, полный обязательств, это напряжение не хотело уходить, и на обратном пути в офис Николас с ужасом понял, что с самого утра находится в состоянии полуэрекции.
В четыре часа он вошёл в дверь офиса походкой испанского конкистадора. В приёмной Грейс сидела одна и встретила его улыбкой, которая не скрывала уверенности, зарождённой в последние дни. Николас застыл перед стойкой и нерешительно спросил, не звонили ли ему и как прошёл день. С этого ракурса её грудь была выставлена напоказ, и увиденный ночью сон ослепил его, как внезапно включённый свет.
Своевременное появление Лореданы побудило прекратить разговор, но прежде чем Николас сделал шаг в сторону своего кабинета, он заметил взгляд, которым Грейс ласкала его тело. Несмотря на знание, что она сидит всего в нескольких метрах от него и её поглощает собственное нетерпение, он ничего не предпринял в течение следующих двух часов. Однако его воображение понеслось галопом, как оставленная на свободе лошадь, которая бежала куда ей вздумается, и Николас получил громоздкое, неудобное давление на ширинку, из-за которого ему было трудно даже оставаться в сидячем положении.
Когда день закончился, Николас был натянут, как только что настроенный инструмент. Ему не хватило нескольких минут, чтобы перехватить Грейс у выхода. Де Лука спускался по лестнице со скоростью, которая не имела ничего общего с желанием вернуться домой. Квартира, которую он купил в Эур, была наградой за его упорство и амбиции. Однако, достигнув этой цели, Николас заблудился в лесу желаний и ожиданий, и дом со всем, что включалось в понятие, потерял ту сентиментальную ценность, которой он его наделил.
Жара спала. Тёплый ветерок донёс запах мусора, сваленного рядом с баками. Морща нос, Николас поспешил в сторону перекрёстка, где припарковал машину, но едва миновал первую улочку, он замер. Грейс стояла возле своей машины, винтажного Mini Cooper, который по самым приблизительным подсчётам должен был стоить гораздо дороже, чем могла себе позволить секретарша.
Зажав телефон между ухом и плечом, Грейс перелистывала какие-то бумаги, а другой рукой держала белую карточку. До Грейс оставалось несколько шагов, когда она подняла голову и слегка покраснела, затем повернулась к нему спиной и продолжила разговор. Николас не сдался, он приблизился к ней, чтобы уловить последнюю часть разговора.
— Большое спасибо, я сейчас же свяжусь с мастерской. Всё равно это недалеко отсюда. Ещё раз спасибо, до скорой встречи.
Она нажала отбой и бесконечно долго не оборачивалась, словно надеясь не обнаружить его позади себя. Когда Грейс наконец обернулась, Николас заметил, как по её лицу разлился румянец. Очаровательно, она выглядела на самом деле очаровательно.
— Всё в порядке, Грейс?
— Кажется, у моей малышки какие-то проблемы. Она не заводится.
Её малышка, при ближайшем рассмотрении, являла мечту любого коллекционера автомобилей. В салоне все детали были оригинальными, и, несмотря на то, что купер сломался, сомнений не возникало, — Грейс очень заботится об этой машине.
— Могу я тебе помочь? Я позвоню своему механику…
— Спасибо, но страховка включает помощь на дороге. Сервисная служба уже едет. А механик… у меня есть один, которому я доверяю. Понимаешь, эта машина деликатная.
— Ещё бы, — сказал он, поглаживая люк. — Я не думал, что ты любитель автомобилей.
— На самом деле нет, но я безумно люблю Mini. Мне подарили её на двадцатый день рождения.
Какое-то мимолётное мгновение они смотрели друг на друга, затем Грейс убрала за ухо прядь и откашлялась.
— Ты можешь идти, правда. Мне ничего не нужно.
Николас приблизился на шаг.
— Как ты доберёшься домой?
— Поеду на автобусе.
Она опустила голову, но он успел увидеть новый румянец на её лице.
— Автобусы на Фламиниа отправляются из Сакса Рубра. Это слишком далеко. Бьюсь об заклад, ты даже не знаешь расписания.
Николас сделал ещё один шаг и встал рядом с ней. Он чувствовал запах её кожи, скрытый тонким цветочным ароматом. Несмотря на каблуки Грейс, он возвышался над ней и чувствовал себя сильным благодаря этому превосходству. И всё же власть находилась в руках Грейс. Она была намного меньше, и в этот момент проявляла собственное желание. Её грудь быстро поднималась и опускалась, и если бы он мог заглянуть ей в глаза, то с уверенностью нашёл в них потрясение и возбуждение.