— Как давно у тебя не было мужчины?
Голос прозвучал сдавленно, и он почувствовал, как между ног нарастает давление. Николас представил, как Грейс лежит на столе, широко раздвинув бёдра, а он, зарывшись головой в середину, пирует, будто она одно из тех пирожных с кремовой начинкой.
— Ммм… думаю, несколько месяцев.
Она ответила с тем же безразличием, повернувшись к нему спиной.
— Будь точнее, — умолял он, чувствуя себя жалким.
Грейс повернула голову и посмотрела на него через плечо.
— Прости, но какая разница?
Николас встал, опрокинув на пол стул. Он не потрудился поднять его и поставить на место. Он решительно подошёл к Грейс, а она озадаченно смотрела на него. Оказавшись рядом с ней, он обнял её сзади и стал возиться с узлом на поясе, а развязав, распахнул халат. Обнажённая Грейс была такой же, как он себе представлял — мягкой, тёплой, притягательной. Он взял её груди в руки и застонал вместе с ней. Грейс откинула назад голову и выгнула спину навстречу мучениям, вызванным его пальцами.
— Грейс, я либо трахну тебя, либо взорвусь…
Солнце стояло высоко в небе. Николас взглянул на часы на прикроватной тумбочке — доисторический экземпляр, одно движение стрелок которого, издавало невероятный грохот. Он удивлялся, как она может это выносить. Всё в квартире было антикварным, от полов до мебели, выглядевшей так, словно её взяли из кукольного домика. Повсюду лежали книги — на настенной полке, стопкой на прикроватной тумбочке, в явном хаосе на каждой свободной полке, даже в ванной. Однако на стенах он не увидел ни одной картины, а скудость мебели и обстановки заставляла предположить, что Грейс живёт здесь недолго.
Грейс снова задремала, позволяя ему смотреть на неё сколько пожелает. Николас рассматривал её спокойно, как никогда не мог сделать ни в офисе, ни во время встреч, ни когда они виделись вне работы, потому что, если бы он поддался искушению, Грейс поняла бы, какой одержимостью стала для него.
Такой она и осталась до сих пор. Одержимостью. Несмотря на дикий и неистовый секс, он чувствовал к ней нездоровое влечение. Грейс даже не была самой красивой женщиной, с которой он когда-либо занимался сексом, но она была многим другим: чувственная, элегантная, утончённая, умная, обладала острым чувством юмора, а также была трансгрессивной и раскованной. Они испробовали всё, что могут испытать два обнажённых тела, но если бы Николас дал волю своему пылкому воображению, то, уверен, сумел бы создать короткометражный фильм, достойный лучшего Марио Сальери.
Она пошевелилась, простыня сползла в сторону, обнажив провокационные бёдра. Николас провёл пальцем по следам от купальника, которые оставили жемчужные дорожки на фоне золотистой кожи.
— Прости… я только и делаю, что засыпаю… — пробормотала она, поворачиваясь к нему лицом и обнажаясь полностью.
Николас почувствовал покалывание между рёбрами, что-то слишком далёкое от возбуждения, чтобы быть знакомым. Его рука шевельнулась прежде, чем он успел обдумать жест. Он потянулся к ней рукой, и через мгновение уже гладил изгиб её щеки, задержавшись на контуре скулы, чтобы ощутить шелковистость кожи. Проследовал ниже, коснулся губ в череде лёгких поцелуев, и нежелание трогать лоно, сосать её соски или впиться в губы, может быть, не в такой последовательности, вызвало у него приступ страха.
— Можешь не извиняться. Я рад, что утомил тебя.
Она удовлетворённо улыбнулась, потягиваясь в медленном, гипнотическом танце.
— Но теперь мне любопытно.
Грейс расхохоталась, возможно, представив себе вопрос, который он собирался ей задать.
— Сколько времени прошло с последнего раза?
Грейс приподнялась, взбила подушки за спиной и уселась, бросив на него весёлый взгляд.
Она согнула одну ногу и сложила руки на животе, заключив грудь в манящую скобку.
— Девять месяцев, плюс-минус.
— Ах, однако…
— Не так уж и много!
Николас скептически приподнял бровь.
— Ну, говори за себя.
— Женщины не такие, как мужчины, мы не думаем, как бы трахнуть всё, что дышит…
— Неправда…
— Ты только что сказал, что девять месяцев — это очень долго!
— Потому что мы разные.
— И, значит, права я, — она нагло ухмыльнулась, а он испытал искушение стереть эту улыбку долгим, карающим поцелуем, только ради того, чтобы заткнуть ей рот, попробовать на вкус, подтвердить свои собственные слова. Ведь это было неправдой, что он готов трахнуть любую женщину, по крайней мере, не в этот момент. Модели с обложки Blitz могли продефилировать по подиуму, но он всё равно предпочёл бы женщину рядом с собой, ту, которую трахал всеми возможными способами, ту, которая, очевидно, вые*ала ему мозг, поскольку он хотел знать о ней больше, чем просто обладать её телом.
— Допустим, ты права, чисто гипотетически, что должно быть у мужчины, чтобы привлечь тебя? Кроме красивого лица, конечно.
— Хочешь верь, хочешь нет, но одного красивого лица недостаточно.
— Приведи пример.
«Скажи мне, что тебе нравится во мне. Скажи, что я нравлюсь тебе больше, чем любой другой мужчина, которого ты когда-либо встречала».
— Я не знаю, что ответить. Это субъективно.
— Ты когда-нибудь была влюблена?
И откуда только взялся этот вопрос?
Грейс опустила лицо и стала теребить край простыни.
— Может быть, однажды, очень давно.
Николас с трудом сохранял непринуждённую позу. Ему хотелось встряхнуть Грейс за плечи и заставить признаться во всём, о её прошлом.
— Откуда ты знаешь, любила ты его или нет?
— Потому что ситуация была… необычной, — она покраснела и бросила на него быстрый взгляд.
— Теперь мне ещё любопытнее.
Она улыбнулась, чуть поджав губы, а Николас почувствовал раздражающее щекотание между рёбрами и кислое бурление в груди. Эта крошечная улыбка, кому она предназначалась?
— Мне было двадцать лет, я училась в университете. Тогда я была совсем другой.
— Мы все изменяемся.
— Но я была совсем другой, поверь мне. Настолько застенчивая, что краснела, как только кто-нибудь со мной заговаривал. К тому же я страдала от панических атак, что не совсем идеально для социальной жизни девушки.
— Он был уверен в себе, видел за пределами внешности и стеснительности. С ним ты могла быть собой, может быть, даже не краснеть. Возможно, ты даже была девственницей.
Грейс тихонько зааплодировала.
— Поздравляю! Либо ты хорошо разбираешься в людях, либо я ужасно предсказуема.
— Он был с выпускного курса? — спросил Николас, не обращая на неё внимания.
Она замешкалась с ответом.
— Вообще-то, он был моим профессором английской литературы.
— И сколько ему было лет?
— Тебе когда-нибудь говорили, что ты зануда?
Николас не мог не ухмыльнуться:
— Ну же, Грейс. Отвечай.
— Сорок пять.
— Немного староват для двадцатилетней девушки.
Грейс пожала плечами.
— Мне напомнить тебе о юной девице вечером пятницы?
— Нужно ли напоминать тебе, что мне тридцать семь лет и та девица не была робкой или неуверенной в себе?
Он увидел, как по её глазам пробежала тень, которую можно было истолковать как отвращение или раздражение.
«Грейс, тебя беспокоит мысль, что я с другой?»
Погоня за подобными мыслями ни к чему не приведёт, потому что, когда он выйдет за дверь этой квартиры, их жизни вернутся к тому, что они оставили накануне, на тротуаре в Париоли.
— Послушай, мне не хочется тащить из тебя слова щипцами, но мне на самом деле любопытно узнать больше о профессоре Гумберте Гумберте. (Прим.пер: Гумберт Гумберт - главный герой «Лолиты» Набокова).
Грейс попыталась оставаться серьёзной, но потерпела неудачу и разразилась смехом, который заразил и его.
— Хорошо, хорошо, я расскажу тебе историю Грейс и Ральфа.
— Ральф, — повторил он имя, пережёвывая буквы, как испорченную еду.
Грейс встала с кровати, прихватив и простыню, которую обернула вокруг себя. Она пошла на кухню, откуда вернулась с бутылкой и двумя стаканами.
Налив воды, начала свой рассказ.
— Я только что приехала в Лондон…
— Лондон?
Грейс протянула ему полный стакан.
— Если будешь перебивать, я никогда не закончу.
— Хорошо, замолкаю.
Она снова легла рядом с ним, завернувшись в простыню, как шелкопряд.
— Так вот, я поступила в университет в Лондоне, нашла жильё в кампусе и проводила дни, уткнувшись носом в книги. Но я не была счастлива, я была несчастна по… по причинам, о которых мне не хочется рассказывать. В общем, Ральф был моим профессором английской литературы. Молодой, красивый, общительный. Он сказал мне, что любит Италию, и мы долго говорили об искусстве эпохи Возрождения и английской поэзии. Потом мы стали говорить о нас, о том, что нам нравится, о наших мечтах.
— Он обвёл тебя вокруг пальца.
— Возможно. Он был зрелым, обаятельным, обладал огромной культурой. Я была очень молода и замкнута, но жаждала жизни. Через несколько месяцев мы оказались в постели, я была девственницей, он знал об этом и… в общем, он очень старался сделать мой первый раз незабываемым.
Николас согнул одну ногу и сделал вид, что почёсывает колено, там появилось ещё одно покалывание, от которого он хотел избавиться. Ритмичная пульсация сковала затылок и враждебными волнами спускалась по спине. Незабываемый, первый раз и Грейс в одном понятии были неприемлемы, хотя Николас был рад или, скорее, испытал облегчение, что она не пострадала от грубого внимания случайного мужчины.
— Когда тот день закончился, Ральф признался, что женат, и извинился за то, что не сказал мне об этом раньше.
— Вот сукин сын… — прорычал Николас.
— У меня тогда разбилось сердце, но я продолжила с ним общаться. Знаю, это не делает мне чести…
— Ты была совсем юной, которую подчинил своей воле взрослый мужчина.
— Не надо меня защищать, я была молодая, а не глупая. Я понимала, что совершаю ошибку.
Грейс тоже согнула колени и обняла ноги, уставившись в одну точку перед собой.
— Однако для Ральфа я не была единственной игрушкой. Среди студенток, коллег и различных друзей он создал своего рода гарем, где каждый знал о присутствии другого.
— А жена?
— Полагаю, что она всё знала. Любовница прячется, а разврат — это всё равно что слон посреди гостиной.
Николас лёг на бок, положив голову на сложенную руку. Между пальцами другой руки он пропустил тёмную прядь волос, сбегающую по её руке.
— Он тебя бросил?
Грейс тоже легла, и в итоге их лица оказались на одной высоте, глаза смотрели в глаза другого.
— По правде говоря, нет, это была я, спустя несколько лет. Я выросла, повзрослела, Ральф никогда не изменился бы ради меня, я не была той женщиной, если таковая вообще существовала. По мне, так некоторые мужчины вообще не должны жениться.
Николас воспринял это как скрытое обвинение и снова почувствовал ноющую боль в спине. Он сменил тему.
— Как получилось, что ты выбрала английский университет?
— Это был самый естественный выбор. Я училась в школе святого Георгия здесь, в Риме, с первого класса начальной школы до четвёртого класса средней школы.
Он хотел спросить, из какой семьи она родом, учитывая, сколько стоит обучение в одной из самых известных международных школ Рима, но, видимо, что-то в выражении лица выдало его, потому что Грейс улыбнулась.
— А теперь хватит обо мне. Хочешь что-нибудь поесть или… ты предпочитаешь уйти?
Она замешкалась на последнем слове, смущаясь или сожалея, а может быть, и то и другое. Николас знал только, что ему не хочется покидать эту постель, он жаждал только её тело. И он умрёт между этими простынями, пахнущими ею, а её запах проник в его кожу, в его голову. Как знал, что его руки хотят снова коснуться её, хотя он не делал ничего другого с тех пор, как оказался в этой квартире. Он не ответил, откинул простыню, обнажив Грейс в ослепительном свете раннего полудня. Он смотрел на неё, прикасался к ней, целовал, вдыхал её дыхание, наполнял себя её сущностью, снова входил в неё, и это было похоже на первый в жизни секс, потому что в Грейс, в этой плоти, которая держала его, сосала, убивала и питала, было что-то, что заставляло чувствовать себя первозданным, словно Николас никогда не знал женщины, будто его собственное тело было девственным.
«Ты предпочитаешь уйти?»
Николас не ответил ей и не ответил даже потом, пока они ели то, что смогли найти в полупустом холодильнике. Он не ответил ей ни ночью, ни на следующий день. Уклонился от ответа, и они оба погрузились в беспамятство наслаждения. Он вырывал у Грейс стоны и вздохи, знакомился с её телом, разграбляя, чтобы стереть все следы Ральфа и того, кто пришёл после него. В этот застывший миг должен был существовать только он, его рот, его тело и его член. Грейс должна была принадлежать только ему и никому другому.