Грейс почувствовала себя одинокой и потерянной.
Она была убеждена, что вещи, однажды отклонившиеся от своего первоначального курса, не могут вернуться в прежнее русло. Поэтому полагала, что Николас, разделив с ней самую интимную форму близости, покажет себя другим, возможно, более приветливым, чем в прошлом.
Она ошибалась.
На следующий день, после беспокойной ночи, которую провела, ворочаясь среди пахнущих стиральным порошком простыней, Грейс обнаружила, что стала для него практически невидимой. Николас попросил Лоредану принести ему кофе, напечатать протоколы писем на компьютере, подготовить документацию для заседания совета директоров. Он проходил мимо, не здороваясь, и с таким хмурым видом, какого Грейс никогда не видела у него. Она колебалась, стоит ли просить у него объяснений, но предпочла повременить, опасаясь ответа.
В среду Николас снова стал обращать на неё внимание, но позже выяснилось, что безразличие было предпочтительнее, поскольку он превратил Грейс в крайнюю для своего плохого настроения. Казалось, что такое особое обращение было уготовано только ей, и это был ещё один удар, которого, по её мнению, она не заслуживала. Если бы он обвинил её в случившемся, то прояснил бы свою точку зрения.
Грейс готовила кофе, писала письма и занималась переводом документов, которые Николасу были непонятны. Он не подарил ей ни улыбки, ни доброго слова, снова стал отстранённым мужчиной из гранита, а в его облике появились безжалостные нотки, которые она не узнавала. Казалось, его раздражало само присутствие Грейс и он не пытался этого скрыть. Он даже отчитал её перед адвокатом по гражданским делам, отругав за глупую опечатку.
— Грейс, будь внимательнее! Я должен отправить этот контракт к шести часам, как думаешь, у тебя получится?
Она чувствовала себя униженной своей ошибкой, но сильнее унижения было разочарование оттого, что она стоит перед мужчиной, о жесткости которого даже не подозревала. Она могла разорвать бумагу перед его лицом, сделать из неё конфетти и бросить на пол, на его стол, на его высокомерие. Могла даже сказать ему, чтобы он шёл к чёрту, в присутствии коллеги, который сидел рядом и кому хватило ума не обращать внимания на грубость. Такой необдуманный жест не имел бы никаких негативных последствий, как и акт неподчинения, но здравый смысл был для Грейс чем-то слишком укоренившимся. Она подняла бумагу, посмотрела на круг, нарисованный синей ручкой вокруг неправильного слова. Затем пристально посмотрела на Николаса, надеясь, что все оскорбления, которые расцвели в её воображении, дойдут до него.
— Сейчас же займусь этим.
Николас смотрел на неё с напряжением, которое делало его черты угловатыми, но за этой упрямой наглостью Грейс увидела намёк на раскаяние, возможно, это была лишь иллюзия. Она не понимала, чем вызвана столь радикальная перемена, чем вызван этот затаённый гнев и жестокая обида. Едва сморщив нос, она вышла из кабинета, и при каждом шаге в сердце саднило.
В пятницу утром она проснулась с искушением не идти в офис, но это было бы равносильно тому, чтобы спрятаться, а она не была трусихой. Николас продолжил игнорировать её, будто она была сделана из стекла. Грейс была напряжена, плечи болели от страха, и каждый миг она жила в ожидании новой смены курса. Она испытывала безумное искушение убежать, избежать его. Лоредана смотрела на неё, пытаясь, видимо, понять настроение коллеги. Грейс огрызалась по малейшему поводу и терзала ноготь большого пальца.
В пять часов она объявила, что уходит. Достигнув невыносимого уровня беспокойства, Грейс схватила свою сумку и ушла, даже не попрощавшись с Д'Амброзио. «Это бегство,» — подумала она, медленно закрывая за собой дверь и торопливо спускаясь по лестнице, а затем почти побежала по тротуару. Она запрыгнула в машину так, словно за ней по пятам неслась свора голодных собак, включила первую передачу и поехала в сторону Фламиниа. В этом отступлении или, скорее, поражении она почти ожидала, что Николас побежит за ней, чтобы извиниться, объясниться. Она надеялась, строя иллюзии, а потом напомнила себе, сердито стуча кулаком по рулю, что пообещала (задолго до того, как рассталась с Ральфом), больше никогда не обманывать себя.
Она включила на полную мощность радио, надеясь, что музыка заполнит разум, избавив от всех мыслей. Под грустные, пронзительные ноты песни Nirvana «Something In The Way», Грейс вновь пережила пятницу предыдущей недели, сексуальное напряжение между ней и Николасом, молчаливую мольбу в глазах, когда их взгляды пересекались, а затем и дорогу домой, так отличавшуюся от той, что проделывала сейчас. Грейс ощутила, как в ней что-то трескается и расширяется. Словно чёрная дыра заполняет всё внутри, и поднимаясь к горлу, разъедает его стенки. Эмоции взяли верх, в считаные секунды она обнаружила, что плачет так, как не плакала уже много лет.
Ей пришлось свернуть в первый карман на дороге. Грейс оставила двигатель включённым и откинулась на сиденье, пока рыдания разрывали грудь. Она дала волю слезам, а успокоившись, достала из сумочки бумажный носовой платок, чтобы стереть со щёк потёки туши. «Выгляжу как проститутка,» — сказала себе глядя в зеркало, и если она не поторопится уехать, то некоторые автомобилисты тоже так подумают. Грейс подняла взгляд и ахнула, встретившись с заинтригованным взглядом чернокожей женщины. Та сидела, широко раздвинув ноги на деревянном ящике, превращённом в стул. На ней были выцветшие шорты, оставляющие мало места для воображения, и белый бюстгальтер, выделявшийся на фоне эбеновой кожи. Грейс с грустью вдохнула, женщина поприветствовала её кивком головы. Она почувствовала себя близкой незнакомке, а может быть, просто менее одинокой и более удачливой. В голове промелькнула мысль спросить, не хочет ли женщина последовать за ней, уйти с дороги, но потом Грейс назвала себя идиоткой.
Помахав на прощанье рукой, Грейс поехала домой.
Эта короткая, яростная истерика выбила её из колеи, но онемение, похожее на отступающую боль, успокоило её. Она сказала себе, что такая реакция вызвана накопленным напряжением, и, придя домой, позволила себе принять долгий горячий душ. Надела на раскрасневшуюся и разгорячённую кожу очень большой свитер, приготовила расслабляющий травяной чай, а потом взяла мобильный телефон.
Грейс обнаружила несколько звонков от Елены и сообщение, мигающее на чёрном фоне экрана. Бабушка любила повторять, что Грейс родилась с даром предвидения, но она относилась к этому утверждению как к причудливым бредням пожилой женщины, давно вступившей на извилистый путь старости. И всё же в этот момент Грейс почувствовала, как от волнения скрутило желудок.
Она открыла сообщение и быстро прочитала несколько слов двоюродной сестры.
Сегодня иду на свидание с парнем. Ты никогда не догадаешься, кто это.
Грейс рухнула на диван, включила на телефоне бесшумный режим и взяла стоящий на столе травяной чай. Подула на клубящийся пар, выпила, надеясь, что тепло разгонит мучивший её холод. Вечерние тени удлинились, рисуя на полу мрачные арабески.
Грейс включила свет и опустила москитную сетку.
Телефон завибрировал, и она отвлеклась от закрепления сетки на оконной раме.
Телефон завибрировал снова, и она вздрогнула, а повернувшись, увидела, как гаджет слегка покачивается на столешнице.
Из-за чего можно было так расстроиться, что не хотелось проверять? Она решительно подошла к телефону, взяла в руки, открыла сообщение и уставилась на фотографию, которую прислала Елена.
Двоюродная сестра стояла в первом ряду и подмигивала, держа телефон в вытянутой руке. Её окружала группа людей, которых Грейс не сразу узнала. Среди них были две довольно яркие женщины, которые вызывающе смотрели в камеру, и два друга Николаса. Все эти, обращённые к Грейс взгляды, казалось, насмехались над ней. Наконец, на заднем плане она заметила его. Женская рука, тонкая и властная, лежала на его груди, а голова девушки покоилась у него на плече. Среди этих улыбающихся лиц мрачное, непостижимое выражение лица Николаса выделялось, как чёрный бриллиант среди цветных камней, и, казалось, говорило: «Послушай, я заставил тебя почувствовать себя особенной на несколько часов, но это не значит, что ты и правда такая».
«Молодец,» — подумала Грейс.
Фотографию сопровождало сообщение от Елены.
Где ты, бля, находишься? Несколько часов, как пытаюсь дозвониться до тебя. Кристиан пригласил меня на свидание, разве это не мило? Подумай, какой сюрприз — встретить твоего начальника, хахаха. Блондинка мерзкая, она выглядит такой счастливой, будто только что убили её кошку. Я тебе завтра всё расскажу. Целую.
Предаваться жалости к себе было легко. Легко и удобно, даже приятно. Ральф говорил ей, что жалеть себя — это всё равно что нанести себе рану и выпустить немного крови, чтобы заглушить боль.
Этой ночью Грейс глубоко вонзила нож.
Она могла спрятаться за книгами, за модной одеждой и искусным макияжем. Она могла прятаться за уверенностью в себе, которой не обладала, но она всегда оставалась запасным вариантом, вторым выбором.
Для отца, который обожал любовниц.
Для любовника, который ставил жену на первое место.
Для мужчины, который предпочитал любую другую женщину ради одной ночи секса.
Глава 11
— Не понимаю, зачем ты прислала мне эту фотографию!
Негодующий тон Грейс сопровождал резкий поворот, с которым она покинула Авре́лиеву дорогу и свернула на второстепенную, грунтовую.
— Господи, Грейс! Так мы разобьёмся! — Елену прижало к стеклу; она тщетно пыталась ухватиться за стойки машины, но руки соскользнули, и девушка сломала ноготь. — Я понимаю, машина у тебя на время, но имей хоть какое-то уважение к чужим вещам! — запротестовала, поднося пострадавший палец к губам.
Елена устроилась поудобнее на своём сиденье и смотрела, как дорога петляет вперёд, пока не доехали до большой песчаной дюны, скрывавшей вид на море.
— Ну, мне всё равно, с кем он встречается, поэтому, пожалуйста, не делай так больше.
Подъезжая к парковке Грейс сбросила скорость и въехала, стараясь не поднимать много пыли, пока искала свободное место в тени рядом с раскидистыми деревьями. Не добившись успеха, она припарковалась возле барного киоска, и они вышли из машины, не обменявшись ни словом. Грейс ещё не успела выпустить свой гнев. Её захлестнули разочарование и ревность, выливаясь в обиду на Елену.
— Извини, я и не думала тебя обидеть, просто хотела посплетничать.
Елена выглядела искренне растерянной и каким-то образом сумела пробиться сквозь красноватую дымку, которая душила Грейс с вечера пятницы.
— Ненавижу его.
Грейс заметила, как во взгляде Елены мелькнула паника.
— И почему же?
— Он обращается со мной, как со своей маленькой рабыней, то игнорирует, то оскорбляет в присутствии других.
— Он оскорблял тебя? В каком смысле?
Грейс открыла багажник и взяла пляжные сумки с полотенцами.
— Накричал на меня в присутствии одного из своих коллег за опечатку в документе.
Она закрыла крышку багажника с чрезмерной силой; грохот затерялся в смехе Елены, которая быстро стала серьёзной, едва встретила прищуренный взгляд Грейс.
— Да ладно, это не звучит оскорбительно. Говорят, такие вещи часто случаются в офисе.
Девушки подошли к киоску, заплатили за лежаки, зонтик и пошли за долговязым парнем, который повёл их к пляжу.
— Всё равно ты скоро уволишься. К тому же, по-моему, ты ему нравишься… — Елена вернулась к атаке.
— Конечно, нравлюсь. Я ему так нравлюсь, что в пятницу он пошёл на свидание с девчонкой, которая выглядит словно модель с обложки Sport Illustrated.
— Это было свидание на шестерых, которое организовал Стефано. И для точности: она вернулась домой со мной и Кристианом. Николас нашёл предлог и ушёл раньше.
Грейс отмахнулась от чувства облегчения, последовавшего за этими словами, и в отчаянии покачала головой. Надеяться было непозволительной роскошью, хотя ей страстно хотелось позволить себе это. Но за надеждой всегда следует разочарование, подумала она, ускоряя шаг, чтобы указать парню место, где хотела расположиться.
— И вообще… — Грейс заколебалась, — ты теперь встречаешься с Кристианом?
— Мы трахаемся.
— Тебе тридцать. Используй другой термин. Может быть, любовники.
— Любовник подобен кариатиде. Немного похоже на тебя, застрявшей во второй половине XIX века.
Чёрные пески — это своеобразный рай для любителей природы. Железный оттенок пляжа контрастировал с голубизной воды, которая небольшими пенными волнами набегала на берег. Справа над морем возвышался внушительный замок Санта-Севера, слева пляж простирался до небольшой сторожевой вышки, запрещавшей проход в военную зону и ограничивавшей небольшим бетонным заграждением зону, часто посещаемую нудистами.