Николас хорошо умел скрывать эмоции, и Грейс не заметила, как тошнота сжала его желудок. Он поцеловал её у двери, но это был не быстрый поцелуй, какие он давал в прошлом, когда его мысли уже устремлялись куда-то в другое место. Этот получился медленным, пронзительным, в котором пелось желание остаться.
— Увидимся вечером?
Грейс, казалось, удивилась этой просьбе; как он мог винить её, если до предыдущего дня показывал ей только худшую часть себя?
— Да, конечно…
— А послезавтра вечером? И после послезавтра?
Она криво улыбнулась, запнувшись в молчании, затем нерешительно ответила.
— Николас, ты уверен в том, о чём спрашиваешь?
Он поднял брови, изображая удивление.
— И о чём же я тебя спрашиваю?
Грейс несильно ударила по его руке.
— Уходи, а то опоздаешь…
Николас снова вошёл в квартиру, заставив Грейс отступить на шаг. Он обхватил её лицо руками и погладил скулы большими пальцами.
— Это не игра, Грейс.
Её улыбка медленно угасла.
— Для меня это тоже не игра.
Она приподнялась на цыпочки и нежно поцеловала его в губы.
— А теперь, правда, исчезни.
Пропустив один день Грейс вернулась в офис. Ко всеобщему удивлению, она раскрыла свою личность и родственные отношения с Уолтером Д'Амброзио. Реакции последовали довольно забавные и разные. Лоредана побледнела, став похожей на привидение. Пройетти, напротив, продемонстрировал пунцово-красный цвет лица, напоминающий помпейские росписи. Сильвестри с преображённым от удивления лицом бормотал комплименты, Николас улыбался, не выказывая интереса, чем заслужил подозрительные взгляды Уолтера. Причём Грейс позже рассказала ему, что дядю пришлось заверить в дружеских намерениях Николаса.
В свете новых откровений и, чтобы не вызывать неприятного смущения, Грейс перестала приходить в офис. Первые несколько дней для Николаса были трудными. Он привык видеть её каждое утро, и встречать пустое место рядом с Лореданой только усугубляло отсутствие Грейс.
Как Николас и обещал, они встречались каждый вечер.
Это была новая для него ситуация. Казалось, он двигался неуклюже в этих новых отношениях, как в детстве, когда ему приходилось заново учиться пользоваться телом, которое внезапно изменилось.
Впрочем, Николас довольно быстро привык к этой рутине. Иногда он приходил к Грейс домой, где оставался на всю ночь, или она оставалась у двоюродной сестры, когда случались двойные свидания с Кристианом и Еленой. Последняя простила Николасу грубое поведение последних недель, но не могла не провоцировать его язвительными колкостями, которые он отметал с деланным равнодушием.
Он забыл, что значит иметь рядом с собой постоянную женщину, и Грейс с каждым днём становилась для него открытием. Она начала распускаться на его глазах, как бутон, под жарким солнцем. Всё, что скрывало её благоразумие, стало явным и в конце концов окончательно околдовало его. Николасу пришлось пересмотреть своё мнение о ней: весёлая, сексуальная, умная — всё это слишком упрощённые прилагательные для её описания. Она была всем этим и многим другим.
Николас не был готов дать название тому, что чувствовал, заключить это в заранее приготовленную коробку, придать характеристики, которые, как он боялся, лишат всей красоты. Он хотел жить Грейс, питаться ею до тех пор, пока это будет возможно, пока реальность не встанет между ними, напоминая, что ничто не вечно.
Один воскресный день они провели на чёрных песках, но, в отличие от предыдущего раза, ни секунды не провели без прикосновений друг к другу. Они легли на один и тот же шезлонг, где под защитой зонтика всё время только и делали, что целовались.
— К вечеру мои яйца будут похожи на яйца папы Смурфа, — предупредил он, заставив её рассмеяться.
Николас почувствовал себя снова подростком. Грейс была мечтой, со всеми этими мягкими изгибами, по которым блуждала ладонь; Николас не мог насытиться ею. Но самое необычное заключалось в том, что ему нравилось держать Грейс в своих объятиях, слушать её дыхание, щекочущее ему грудь, вдыхать запах её волос, слушать рассказы о жизни в Лондоне или о книге, которую она начала писать. Грейс говорила с ним о времени, сюжете, обстановке и персонажах, а он кивал и слушал, просто наслаждаясь тем, как этот голос проникает в него, словно ласка. Он не знал, насколько она была известна или богата, но чувствовал в ней неистребимую любовь к писательству.
— Это похоже на путешествие, только ты не двигаешься с места. Ты проживаешь тысячу жизней, смотришь на всё другими глазами. Для меня это катарсис, но ты можешь считать меня сумасшедшей. Люди часто думают, что я с приветом.
Николас засмеялся и поцеловал её, потом снова засмеялся и они стали целоваться до синяков на губах.
Когда он проверил время, солнце уже садилось за море. У него не было ни малейшего желания везти Грейс домой, расставаться с ней, и больше не чувствовать на себе. Натягивая шорты поверх купального костюма, он с ужасом понял, что отпустить Грейс — всё равно что получить удар ножом в грудь, но рано или поздно это должно случиться.
— С тобой всё в порядке? — Грейс положила руку ему на плечо, — у тебя лицо… если не хочешь…
Он не дал ей договорить, навалился на неё ртом, пожирая. Возможно, Грейс приняла это стремление за обычное жгучее желание, но на самом деле его душу терзала мучительная боль.
— Ты когда-нибудь видела Сан-Пьетро с улицы Пикколомини? — уклонился он от ответа.
Казалось, она размышляла над вопросом.
— Нет, никогда. Я даже не знаю, в каком это районе.
Грязные от песка, с волосами, покрытыми солью, они дошли до машины и отправились в Рим. Всю дорогу Николас держал Грейс за руку и смотрел, как она дремлет, склонив голову к окну. Он включил диск с альбомом REM, установив громкость так, чтобы музыка убаюкивала. Была причина, по которой он не хотел снова влюбляться, и казалось, эта причина насмешливо сидит у него на плече и насмехается над ним, как торжествующий маленький демон, говорящий: Вот видишь, я победил, мне нужно было только найти подходящую женщину. И что теперь ты ей скажешь? Готов ли вынести её презрение?
Приукрасить ситуацию было невозможно, да и немыслимо, чтобы он скрывал от неё столь важное событие из своего прошлого. Кристиан и Стефано поддержали его, но причина произошедшего была в нём, и никто не мог понять, какое с тех пор потрясение и чувство вины он носил в себе.
Грейс проснулась, когда они доехали до перекрёстка, ведущего на улицу делла Пизана.
Она потянулась на сиденье и застонала, выгнув шею назад.
— Ну как, отдохнула? — спросил он, положив руку ей на бедро и едва заметно сжав. Грейс посмотрела на него, блаженно улыбаясь.
— Спасибо, то что мне было нужно.
Она взяла его руку и поднесла к губам для поцелуя.
— И долго ещё?
— Уже нет.
Он остановился у бара, купил пару бутылок пива и немного закуски, затем взял направление на улицу Грегорио VII.
— Куда же мы направляемся? — спросила она, разглядывая здания, выстроившиеся вдоль улицы.
— Держу пари, в Лондоне такого нет.
Он остановился на углу одной из улиц и, прежде чем продолжить путь, дал ей несколько указаний.
— Как только поеду, смотри прямо перед собой. Не отводи взгляд от Купола, хорошо?
Грейс с изумлением посмотрела на возвышающийся перед ней купол, который казался огромным на фоне листвы, окружавшей его, как рама.
— Хорошо, — ответила она без особой уверенности.
Николас включил первую передачу и тронулся с места. Он ехал медленно, наслаждаясь выражением лица Грейс по мере того, как они продвигались вперёд.
— Боже мой! Как это возможно!
Рот открылся в изумлённой улыбке, а широко раскрытые глаза не отпускали купол святого Петра, который, благодаря оптическому эффекту, сжимался всё быстрее и быстрее по мере их приближения.
— Не могу поверить!
Доехав до конца, он свернул налево, совершая запрещённый манёвр, и повернул обратно.
— Продолжай наблюдать.
Она так и сделала. Засмеялась, разразилась восторженными криками, вскочила на колени и вцепилась в подголовник. Грейс попросила продолжать ездить взад-вперёд по дороге, уклоняясь от проезжающих машин и различных запретов, не уставая от этой парадоксальной игры в перспективу.
Наконец, он припарковался возле автобусной остановки. Они вышли с пивом в одной руке и пакетами чипсов в другой.
— Давай сядем здесь, — он указал на невысокую стену, с которой открывался вид на лес с молодыми деревьями.
Николас откупорил бутылки, открыл пакеты с чипсами. Некоторое время они сидели в тишине, ели и пили. Грейс смотрела на всё вокруг взглядом, который он не мог расшифровать.
— Рим — волшебный, но летом… город даёт мне ощущение свободы.
— Возможно, город напоминает тебе о молодости.
Она толкнула его, притворяясь обиженной.
— В октябре мне исполнится тридцать. Я молода.
Николас поджал губы.
— Тогда он напоминает тебе о юности.
— Так-то лучше.
Николас тоже вспомнил. Поездки на скутере со Стефано, долгие прогулки по проспекту дель Корсо, когда они заходили в Energie и смотрели на слишком дорогие для их финансов джинсы, но в магазине всегда было полно красивых девушек, и парням нравилось бродить кругами и путаться под ногами, пока не находили ту, что поддавалась.
С Кьярой он познакомился у витрины с футболками. Захватывающе красивая, с ногами газели и незабываемым лицом. Ему было двадцать два, а ей всего восемнадцать. Его встряхнул голос Грейс.
— Не знаю, есть ли в Лондоне подобные виды. Несколько лет назад один аргентинский художник построил здание, полное оптических иллюзий. Например, кажется, что вместо пола установлена крыша. Но это не одно и то же.
Грейс сделала большой глоток. Опираясь локтем на перила, она показала ему свой профиль, любуясь красотами Рима.
— Что с тобой происходит? Иногда ты отсутствуешь. Если хочешь уйти, тебе нужно только сказать мне.
Николас поставил бутылку на низкую стену и расположился позади неё. Он начал массировать Грейс напряжённые плечи, положив подбородок ей на голову. Он не был готов говорить, рассказывать, открываться, быть отвергнутым.
— Я просто устал. Ты собираешься куда-нибудь в отпуск?
Он сменил тему и услышал, как Грейс тихонько вздохнула.
— Может быть, по горящему туру с Еленой, но я ей не доверяю. На днях она заявила, что хотела бы поехать в Пуну, в Индию, в Osho Teerth Park для медитации.
По весёлому тону Николас догадался, что она улыбается.
— А ты? Когда уезжаешь?
Он перестал массировать ей плечи и обнял за торс.
— Стефано не может взять отпуск, так что всё отменяется, — Николас не признался ей, как его обрадовала эта новость. — Мы собирались поехать на Форментеру. Ты там бывала?
Она подняла свободную руку и погладила его плечо.
— Когда мне было тринадцать.
— Блин, когда мне было тринадцать, я ездил к дяде в Сильви Марину.
— Поверь мне, тебе было лучше.
Она замолчала, а он не хотел настаивать. Николас понимал, — это как-то связано с её отцом или семьёй; воспоминание для Грейс болезненное. Но она удивила его и начала рассказывать.
— Мои родители планировали всё на свете. С кем, когда и как я должна встретиться. Но в тот год они забыли поставить друг друга в известность о своих планах на отпуск. Получилось так, что мама заказала длительный круиз по греческим островам со своими друзьями, а отец снял мегавиллу на Форментере. — Она сделала паузу, перестав прикасаться к его руке. Затем продолжила. — Представь себе, как приятно видеть родителей, спорящих о том, кто должен взять дочь на отдых. Я даже предложила им отправить меня к Елене, но мама взбесилась, обвинив отца в том, что ему на меня наплевать. Как будто ей было не всё равно.
Николас крепче прижал Грейс, и она вцепилась в его предплечья, царапая их пальцами.
— В конце концов, отец увёз меня на Форментеру вместе с Лани, служанкой-филиппинкой, которая была моей няней. Не могу передать, что это был за отдых… Представь себе пухлого, неуверенного в себе подростка в окружении красивых женщин и озабоченных мужчин — отцовской свиты. Мне запретили посещать определённые зоны виллы и пляжа, и, поверь, я всегда следовала советам отца. Но на вилле и на частном пляже нет стен, и я всё равно слышала, что там происходит. Громкая музыка, крики, отвратительный смех. Лани брала меня с собой в Ла Савину или Эс Пуйольс, мы ходили на пляжи, где не было нудистов, но она всегда оставалась служанкой, а я — одиноким ребёнком.
Николас не знал, что сказать в утешение, и вообще не был уверен, что Грейс хочет утешиться из-за чего-то старого и похороненного. Некоторые вещи невозможно забыть, упрекнул он себя, когда воспоминания о Кьяре настойчиво всплыли в памяти, как неприятный срок давности.
Грейс повернулась в его объятиях и подняла к нему улыбающееся загорелое лицо.