— Да, — с гордостью подтвердил тот.
Казалось, он достоин был быть сброшенным.
— Выходит, ты близок с Зевсом? — спросил Скирон.
— Даже очень.
— Воот оно как... Даже сама Гера с ним не очень-то близка. И ты лицезрел его?
— А как же.
— Или издали с ним беседуешь?
— Нет, что ты... Как вот сейчас с тобой. Это он и сделал меня царем.
— Почему?
— Он, милостивец, заселил безлюдный остров Эгину людьми.
— Я спрашиваю, почему он сделал тебя царем?
Гость вновь горделиво вскинул голову:
— Эак я, славный благородством своим и справедливостью, покоряющий морские просторы на крутобоком корабле.
Что-то подобное Скирон действительно слышал о каком-то Эаке. Значит, это он-то и стоял перед ним, разглагольствуя:
— И Громовержец населил мою Эгину хорошими людьми.
Скирон горестно усмехнулся:
— Да, но где он набрал для тебя хороших людей на целое царство...
— Он превратил в людей муравьев.
— И тебя... сделал царем над ними?
— Да.
— И ты над ними властвуешь?
— Единолично.
— Значит, они так и остались муравьями...
— Нет, это потому, что я властвую справедливо.
— И как же это тебе удается? Быть в хороших отношениях с этими богами и...
— Эак я, — в который раз повторил ему гость, — славный своим благородством и справедливостью.
Скирон его внимательно разглядывал. А, может, он и не заслуживал смерти...
— А чего же тебе от меня надобно... Ты и так, оказывается, недурно обстряпал свои дела.
И тогда гость сказал:
— Я хочу взять в жены твою дочь, Скирон.
— Как... — вздрогнул Скирон.
— Я желаю жениться на твоей дочери.
Что же это происходило. Похоже, самого разбойника собирались ограбить. Скирон было растерялся...
— А она тебя хочет?
— Да.
Скирон вдруг потерял под собой почву. Но с чего бы...
— Тогда чего ж вы хотите от меня?
Гость порывисто вскинул голову:
— Эак я, славный благородством и справедливостью, и не подобает мне становиться зятем разбойника.
Да как он смеет!.. Однако стерпел:
— А ты и не становись им.
Тут гость впервые склонил голову:
— Что поделаешь, — тихо проговорил он, — я очень ее люблю!
От этих последних слов Скирона бросило в ярость. Он поднялся и предстал перед пришельцем во всей своей могучей стати:
— Такая уж у тебя с нею любовь, или как там это называется, или ты скорее поднялся сюда, чтоб на всякий случай удостовериться собственными глазами, а?
— Да, — сказал Эак, глядя на него в упор.
— И чтоб самому докопаться до правды, так?
— Верно.
— Может-де, я не таков, как говорят люди, да?
— Да, может и не таков.
— Пойдем-ка.
Он вел его туда!..
Подплыв к берегу, исполинская голодная черепаха с трудом повела косыми глазами далеко вверх, на гребень утеса, — там стояли двое. Над ними, сильнее обычного взмахивая крыльями, металась та странная птица — журавль...
День был солнечный-пресолнечный, и море вовсю искрилось.
— Вот это все, — Скирон сильной рукой очертил пространный круг, вместивший в себя небо, море, землю, — тебе нравится, Эак?
— Да.
— А мне — очень. И знаешь ли, чего я хочу?
— Нет.
— Я очень хочу, чтобы все это сохранилось.
Стоя на вершине высокой скалы, Скирон говорил:
— Все это для нас, Эак. Но если всему этому суждено когда-нибудь погибнуть, виной тому будем опять-таки мы, люди. И если что погубит этот мир, то лицемерие, честолюбие и, представь себе, страх. Вот таких-то из ступивших на этот мой маленький клочок земли я и сбрасываю; поверь мне, это лучше для них же самих — меньше успеют совершить грехов.
— Но кто облек тебя таким правом... — робко вопросил гость.
— Не знаю, знаю только то, что когда-нибудь все это будет осквернено честолюбием, лицемерием и страхом. Как знаю и то, что приносящее горькие плоды дерево следует срубить и предать огню.
— А если попадется не лицемер и не трус... Как с ними?
— Таких я отпускаю.
С затаенным сомнением глядел на него притихший Эак, один из судей тогдашнего загробного мира.
— Потому-то ты и предлагаешь путникам помыть тебе ноги?
— Именно. Для искуса.
— И что же, моют?
— Большинство.
— Аа... ноги у тебя бывают грязные?
— Нет. Никогда.
— И... тебе это доставляет удовольствие?
— Что?
— Когда тебе моют ноги?
— Нет, их прикосновения мне омерзительны, как слизь Горгоны.
— А тех немногих, что тебе сопротивляются, отпускаешь?
— Даже подношу дары, если что у меня найдется.
Собираясь с мыслями, Эак потер пальцами лоб, но Скирон повелительно вскинул ладонь: