Г. Дочанашвили, глубоко проникший в недра родного языка, смело и результативно прибегает к речевой эксцентрике, с первого взгляда странному словотворчеству, создавая чрезвычайно выразительные неологизмы и оказионизмы, к сожалению, не всегда поддающиеся переводу.
Изображению явления с эмпирической точностью в произведениях подобного рода особого значения не придается. И это своеобразно выразилось в интересном высказывании уже в экспозиции повести. «...величайший фантаст Провидение возжелало, чтоб у проезжавшей неподалеку кареты сломалось все равно какое, но для порядка уточним — левое переднее колесо».
Эта шутка о точной обработке деталей как бы дает нам своеобразный ключ к пониманию характера произведения: все внимание направлено в нем не на внешнюю сторону явления, а на вскрытие его сути. Потому-то писатель и столь смело деформирует явления, и в том числе явления грамматические.
Повесть состоит из непрочно связанных друг с другом сюжетно пассажей, что в общем-то тоже особенность манеры письма. К примеру, повествование то и дело прерывается авторскими монологами на темы «Кармен» Проспера Мериме. В связи с этим нельзя не отметить одной черты произведений писателя: в них силен эссеистический поток, органично сочетающийся, сливающийся с художественной тканью и придающий ей специфический, я бы сказал, чрезвычайно современный облик. Поток этот в этой повести ярче всего проявляется именно в эпизодах на темы «Кармен». Подобное включение пассажей казалось бы на очень отдаленные от основной сюжетной линии темы обычное явление в «эпическом» искусстве. В рассматриваемой повести медитации на темы «Кармен» несут функцию, сходную с функцией «зонгов» в построенной на эффекте остраненности «эпической» драматургии: они служат смене настроений, увеличению дистанции между читателем и повествованием, что в конечном итоге способствует усилению аналитического начала. Свободолюбивая Кармен противостоит здесь «излишне» послушным воспитанникам Рексача, и тем самым ярче проявляется художественная идея произведения.
Остранены сноски, остранено даже заглавие. На последнем необходимо остановиться особо, поскольку это остроумная находка писателя. Первое слово заглавия, столь причудливо поданное (две буквы в нем взяты в скобки), обретает каламбурный характер — нацеливая взгляд одновременно и на место поражения Наполеона, и на определенный вид спорта. Этому «единству» в произведении придается существенное значение. Далее в повести эта игра слова мастерски развивается.
Действие перенесено в Испанию, имена персонажей и топонимика испанские (было бы странным, если бы на фоне тотального остранения имена и названия оставались вне остраненности). Применение иноязычной ономастики тоже способствует увеличению дистанции между читателем и персонажами. И следует особо подчеркнуть, что эти «испанцы» частенько «забывают», что они именно испанцы, и выпаливают совершенно не свойственные испанцам словечки... Короче, здесь целая система «несоответствий», что на каждом шагу готовит читателю все новые и новые неожиданности и обусловливает особый художественный эффект, столь свойственный построенным на принципе остранения произведениям.
Давая предельно общую характеристику повести, можно сказать, что она о спасении человечного в человеке. Борьба за «душу» Бесаме Каро ведется между двумя враждебно настроенными лагерями: с одной стороны стоят тупые, охваченные темными инстинктами Моралес, Картузо Бабилония, Рексач и иже с ними, с другой — поклоняющиеся и служащие добру и искусству Христобальд Рохас, учителя консерватории и нежнейшая, утонченнейшая дочка Рохаса — Рамона... Городок Алькарас, где доводится жить и учиться приехавшему из деревни Бесаме Каро, с одной стороны, правда, поле деятельности тьмы, насилия, корыстолюбия, то есть грязных делишек Моралесов и Рексачей, но, с другой, в нем же стоит и белейшее, светлейшее здание храма искусств, консерватории, где деятельно трудятся благородные и сильные люди. Всего несколькими штрихами писатель характеризует их следующим образом: «Почти все маэстро в консерватории были хорошие: по теории — деловито-решительный бородач; по сольфеджио — ясноглазый, будто весь просвеченный насквозь нежными, стройными звуками старикан, упиравшийся в клавесин строгими, как сам закон, пальцами; овеянный глубокой таинственностью, отрешенно-туманноглазый, возвышенно надломленный и какой-то непостижимо праведный преподаватель гармонии...»