Распрощались возле дома, жили в разных подъездах, сначала ушли супруги Седых, затем Лисицыны. Жена Лисицына — Вера Сергеевна долго жала Скорнякову руку; он задержал взгляд на ее лице и мысленно, в который уже раз, отметил: «Красивая женщина». Это заметила жена Скорнякова, Ирина Петровна, незаметно тронула его за рукав, он усмехнулся, взглянул на жену. Вроде бы недавно впервые встретились, а сколько воды утекло с тех пор…
Впервые они увиделись, когда капитан Скорняков, приехав к родственникам в отпуск, заприметил на рыбалке голенастую, стоявшую на берегу с удочкой в руках девушку. Его удивило, что она оказалась у реки в такую рань. Нужно быть настоящим рыболовом, чтобы подняться чуть свет. Все его попытки познакомиться с девушкой оказались безуспешными.
— Не теряйте времени — я сама! — отрезала она, когда Скорняков предложил помочь распутать леску.
«Характер», — подумал он, убираясь, несолоно хлебавши на свое место. И только к полудню, в конце рыбалки, у девушки крючок зацепился за корягу, она приняла его предложение о помощи. Скорняков разделся, залез в холодную воду и отцепил крючок.
Вернувшись домой, спросил о ней у матери.
— То Иринка Рябова. Студентка из Москвы, — ответила мать.
Они стали встречаться, сначала редко, потом, к концу отпуска, каждый день. Договорились писать письма… Дружба переросла в любовь, и однажды, снова встретившись в родной деревне, они пошли в луга. Долго ходили, взявшись за руки по густой, по-летнему теплой траве, пока не начался ливень. Спрятались в копне сена. Толя почувствовал, как ударила в голову кровь. Он обнял Ирину и поцеловал в крепко сжатые губы. Ирина вырвалась и отвесила ему звонкую пощечину и убежала, по-детски показав растерявшемуся Толе язык…
На следующий год Ирина окончила медицинский институт и они поженились.
Еще студенткой Ирина увлекалась теннисом, любила она эту игру и сейчас, строго соблюдала режим питания. Видимо, поэтому она в свои сорок шесть лет все еще выглядела моложаво, и многие женщины по-хорошему завидовали ее спортивной фигуре. Своим увлечением теннисом Анатолий Павлович был обязан Ирине Петровне, и если случалось, что он, усталый, иногда ленился пойти на корт, то она тормошила его и выпроваживала из дому.
— Скажи, Скорняков, тебе красивые женщины нравятся? — глядя на него в упор, неожиданно спросила Ирина Петровна, когда Лисицыны скрылись в подъезде.
Скорнякова вопрос жены удивил, и он, подавляя минутную растерянность, вызванную неожиданным вопросом, ответил односложно, отведя взгляд в сторону:
— Нравятся.
Несколько лет назад Скорняков увлекся молодой красивой женщиной. Было ли это глубоким чувством, он не знал, но его тянуло к ней. Злые языки не упустили возможности сообщить Ирине Петровне, надеясь, что она устроит не одну сцену и мужу, и предмету его увлечения. Но у Ирины хватило ума не лезть ему в душу. Она наблюдала и выжидала, уверенная, что все это пройдет достаточно безболезненно.
— Терпеть не могу мужчин, которые пялят глаза на любую встречную женщину!
— И-ри-на, — протянул Скорняков, — пялить глаза действительно не следует. Но с древнейших времен люди не перестают восхищаться красотой женщин. А я как все.
— Вера Сергеевна Лисицына, — съязвила Ирина, — Афродита, «Спящая Венера» Джорджоне, «Даная» Тициана.
— Перестань. — Он обнял жену. — Глупышка, никто мне не нужен. Ведь люблю только тебя. Тебя — единственную.
— Помни, Скорняков, кто-то мудрый сказал: «Женщины часто любят ушами». А от тебя не дождешься ласкового слова. Тысячу раз надо назвать женщину и любимой, и родной, и милой. Понял?
Он молча обнял жену и поцеловал.
Они вошли в квартиру, сняли плащи и обувь, заглянули в общую комнату. Возле телевизора сидела дочь Оксана. В комнате хаос, на столе разбросаны книги, на стульях — белье и платья, в вазах с помутневшей водой — увядшие цветы.
— Опять то же самое, — со вздохом произнес Скорняков, входя за женой в кухню. — Вырастишь черствую иждивенку. Меня все больше беспокоит ее резкость в обращении. Как-то вечером возвращаюсь домой, возле подъезда голоса Оксаны и незнакомой женщины. «Такая молоденькая, — с упреком сказала женщина, — а уже дерзишь». «Я молоденькая, а вы — старенькая!» — с вызовом ответила Оксана и убежала.
— Почему только одна я должна заниматься воспитанием? — взорвалась Ирина, сдвинув красивые черные брови к переносице. — Только и слышишь от тебя упреки: Оксана неопрятна, Оксана не убрала квартиру, Оксана не помыла посуду! Ты — отец! — Выговорившись, подумала: «Сейчас Скорняков разойдется — не остановишь. Дочь — его постоянная тревога. Девочка как девочка, ну ленится помыть посуду, убрать квартиру, погладить белье. Господи, сейчас все такие».
— Ты мать, Ирина. Ты к девочке ближе, у вас должна быть особая близость. Не горячись — Оксана услышит. Ты излишне опекаешь ее. Помнишь, как пятилетней она пыталась помыть свою тарелку, а ты не разрешила — разобьет, ручку порежет. Леший с ней, с этой тарелкой! Ребенок рвался к труду, а ты лишила его этого счастья. Или — разольет Оксана воду и бежит в ванную за тряпкой. Ты сама хватаешь тряпку и мигом все вытираешь. Вот и выросла бездельницей. Я в ее годы корову доил, когда мама болела. Бывало, иду летом на луг корову подоить — стыдно перед девчонками, а надо! Прихожу из стада домой — молоко процеди, сестренку и братишку накорми, к матери в больницу сбегай. Не обижайся, Ирина, но боюсь, что хорошая хозяйка из Оксаны не получится. Вот Игорь у Лисицыных — избаловали парня. Теперь беда.
Он глядел на жену, ожидая увидеть на ее чистом лице тень обиды или недовольства. Ирина Петровна молчала, сдвинув брови.
— Почаще и ты, — бросила она, — обременяй ее заданиями, почаще требуй.
— Пытаюсь, но… — Анатолий Павлович развел руками. — Летом хотел к старикам отправить, пусть бы помогла, а ты ее в какой-то оздоровительный лагерь, где здоровенные дети баклуши бьют. Недавно ты ездила к своей заболевшей маме, а я предложил Оксану с собой взять. Что ты ответила? «Чего ей болячки старушечьи смотреть!..» А ведь ей эта старуха — родная бабушка, не чужой человек. А хоть бы и чужой…
Он ушел к себе, сел за стол, стал тереть руками виски. Вспомнилось детство, когда, переделав самые неотложные домашние дела, выскакивал на улицу и бежал с ребятами по широкой пойме реки в притихший лес…
Он долго вспоминал те годы, уже не в силах расстаться с ними, да и не желая этого расставания, наоборот, ему очень хотелось плыть и плыть по реке воспоминаний, слушать шум леса, вдыхать густой настой хвои и ягодника, собирать с отцом крепкоголовые грибы-боровики да длинноногие подберезовики в белоствольном затравяневшем березнячке. Он любил отца с той детской привязанностью, которой издавна славятся деревенские мальчишки; с радостью шел с ним на любую работу даже тогда, когда ни в чем не мог помочь ему; рядом с отцом он чувствовал себя сильнее, увереннее.
Он хорошо помнил, как однажды зимой деревенские мужики собрались артелью в дальний лес пилить на дрова сухостой, В тот день Толя поднялся затемно, молча оделся в темноте, поел, по-мужски крупно откусывая хлеб и отпивая из чашки большими глотками топленое молоко; надел перешитый из отцовского полушубка широкополый кожушок и вместе с отцом пошел на колхозный двор запрягать лошадь.
В лесу он рубил с поваленных елей сухие сучья, складывал их в кучу, присматривал за лошадьми. Все это Толя делал радостно, с недетской одержимостью, вызванной огромным желанием помочь отцу. Труд рядом с отцом всегда приносил мальчику ощущение радости.
Кто-то из мужчин, наблюдавший за быстрым и расторопным Скорняковым-младшим, скупо похвалил Толю:
— Хороший у тебя, Павел, помощник подрастает.
Скорняков-старший и сам радовался почти мужской хватке сына, но хвалил редко. Да и чего лишний раз хвалить, думал он. В деревне человек рано начинает трудиться и труда не чурается. К десяти годам мальчишка и пилой с топором владеет, и бороновать пахоту ему в удовольствие, и в ночное идет охотно.