После заруливания и выключения двигателя летчики поочередно вышли из кабин и остановились у левого крыла, положив на его отполированную поверхность снятые шлемофоны, влажные подшлемники, свисающие гофрированными трубками кислородные маски. Борисов доложил о выполнении задания и отклонениях в полете. Прилепский не перебивал летчика, прислушиваясь к негромкому, с заметной от волнения хрипотцой голосу, стараясь уловить ту самую уверенность в четкости анализа полета, которая и позволяет старшему сделать вывод о внутренней готовности человека к вылету. Ночью летать — не на велосипеде кататься. Одна-единственная ошибка может стать последней. Тут в знаниях и в пилотировании не должно быть белых пятен.
— Готов летать самостоятельно?
— Готов, товарищ командир!
— Ну, раз готов, — Прилепский посмотрел на густую сажевую темноту ночи, — лети! Повнимательней при выходе из облаков. Аэродрома не ищи. С приборов глаз не спускай. — Сказал и направился в сторону стартового командного пункта, оттуда сподручнее наблюдать за полетом Борисова: и экран локатора перед глазами, и визуально видно получше.
Взлетел Борисов хорошо, докладывал спокойным голосом, над приводной радиостанцией прошел точно, разворот выполнил на месте. Прилепский придвинул стул к экрану поближе и, не отрываясь, стал следить за отметкой самолета Борисова. Светлое зернышко — символ истребителя — катилось к центру, самолет снижался точно по глиссаде. «Трудно человеку в кабине современного самолета, — почему-то подумал Прилепский, — это не «кукурузник» на скорости сто кэмэ в час, только успевай поворачиваться…»
— Борисов к дальнему подходит, — тихо сообщил руководитель полетов. — Из облаков вот-вот выйдет.
По времени Борисов должен был доложить о пролете дальнего привода, но динамик молчал; Прилепский поднялся, подошел к экрану локатора:
— Где отметка 144-го?
Оператор с надетыми наушниками сидел, наклонившись к экрану, и вопроса не слышал. Прилепский тронул его за плечо и громче спросил об отметке. Солдат подскочил и громко крикнул:
— Отметка 144-го пропала!
Прилепский наклонился к экрану, сдвинул в напряжении брови, всматриваясь в то место, куда тыкал пальцем оператор. Отметки не было, будто она растворилась, улетучилась в одно мгновение. Сто сорок четвертого запрашивали и руководитель полетов, и оператор системы посадки, но эфир был пуст.
Прилепский, сцепив зубы, какое-то время смотрел на экран, потом выпрямился, все еще надеясь на то, что отметка вот-вот появится.
— Запроси еще раз, — обернувшись к руководителю полетов, хрипло проговорил он.
— 144-й на связь! Ответьте!
На СКП установилась тишина. Стало так душно, что от напряжения у руководителя полетов слезились глаза.
И вдруг из динамика донесся сдавленный голос летчика:
— Я — 144-й. Иду к дальнему… Полосы не вижу…
В тот же миг из-за пригорка, на котором стояла станция дальнего привода, на малой высоте появился самолет; машина едва не цепляла верхушки деревьев.
— Увеличьте обороты! — крикнул в микрофон руководитель полетов. — Уходите на второй круг!
Самолет на какое-то мгновение вздыбился, но потом накренился и стал снижаться.
— Уходите на второй круг! Уходите…
Машина словно не повиновалась летчику, кренилась из стороны в сторону, задирала и опускала нос, снижалась неровно. «Второй режим, — успел подумать Прилепский. — Критические углы. Аэродинамика…» И в то же мгновение самолет, задев крылом антенну приводной радиостанции, заскользил к земле, ударился колесами о грунт, подскочил и тяжело опустился на посадочную полосу.
— В рубашке родился Борисов. Повезло парню, — тихо проговорил руководитель полетов и бросил на стол микрофон…
Прилепский застыл у локатора. И зачем нужно было сегодня выпускать Борисова в полет?! Видно, растерялся. Искал аэродром и потерял скорость. Попал во второй режим… Прямой вины за собой комполка не чувствовал, но что-то изнутри опустошало его, словно там, в груди, ничего и не осталось. И весь аэродром, притихший и присмиревший, казался ему пустым и обезлюдевшим; все в один миг куда-то отдалилось, будто и не было никогда здесь ни стоянок самолетов, ни бетонных плит, ни посадочной полосы, ни синих огней обозначения рулежных дорожек.
Тут-то и началось: комиссия за комиссией. Потрепали тогда нервы Прилепскому, объявив его главным виновником случившегося. Уже где только комполка не отчитывался… Не выдержал: сначала «зашкалило» давление, потом появилась аритмия…
«Теперь все улеглось, — облегченно подумал Скорняков о Прилепском. — Сколько парню крови попортили… Окрепнет, поправится, вернем на летную работу. Настоящий командир: и требовательный, и заботливый, и решения принимает смело. Не зря его заприметил, с рядового летчика до командира полка растил».
13
3 часа 49 минут 18 секунд. Время московское.
Взгляд еще цеплялся за циферблат электронных часов, когда в поле зрения Скорнякова оказалось табло с надписью «Новая цель». Он обнаружил эту незримую связь часов и табло каким-то седьмым или восьмым чувством, как в ночных полетах, когда интуитивно догадываешься о месте самолета, идущего в густой темноте за цель. Сразу же сосредоточился, потребовал доклада разведчика, кивнул Лисицыну: «Займитесь новой целью». Не прошло десятка секунд, как в зале раздался голос полковника Прилепского:
— Цель 4534 на высоте шесть тысяч метров, скорость восемьсот. Идет со снижением!
— Вероятнее всего, — Лисицын наклонился к Скорнякову, — хотят раздвоить внимание. Думаю, что цель вскоре войдет в общий поток налета. Такое бывает часто. — Лисицын скосил взгляд в сторону командующего: ему хотелось увидеть лицо Скорнякова, то, чего Петру Самойловичу недоставало для душевного покоя, а именно — полностью ли доверяет командующий своему заместителю? Это беспокойство появилось вечером, когда разговор шел об АСУ; ему тогда показалось, что Скорняков иногда перепроверял его предложения и не спешил с принятием решения.
— Вероятность есть мера нашего незнания, — не оборачиваясь, сдержанно произнес Скорняков. — Уточните немедля! Запросите 4534! — потребовал он, повернувшись в сторону Прилепского и Смольникова.
— 4534 идет без ответа! — доложил Прилепский.
Это уже новость. Так, так… Что будем делать? Может, летчик забыл включить сигнал ответа «я — свой!»? А если это не так? Тогда кто же это может быть? Вводная высшей сложности.
— Товарищам Гуриновичу и Прилепскому немедленно переговорить с локаторщиками, уточнить данные о 4534, — мрачнея, резко проговорил Скорняков. — А вы, Петр Самойлович, — обратился Скорняков к Лисицыну, — обяжите асушников внимательнейшим образом разобраться с целью 4534. Полковнику Седых срочно проверить свои самолеты: не отстал ли кто из молодых летчиков от своих групп?
Не поднимаясь с АРМа, Лисицын принялся приглушенным голосом что-то говорить в микрофон, не спуская глаз с командующего. Он почувствовал усталость, собирался через четверть часа покинуть КП и поспать хотя бы часа два-три. Зря Скорняков придал такое значение новой цели. Наверняка пилот-раззява забыл включить ответ. Одиночный самолет… Эка невидаль!
Скорнякова же с новой силой охватывали сомнения. Он вглядывался в планшет. Ничто его больше не интересовало. Главное — РЦ. На планшете снова появился символ только одного разведчика. «Куда девался второй, — спрашивал себя Скорняков, едва справляясь с растущим беспокойством. — Может, прав Лисицын, идут рядом, как одна цель…»
Тревога Скорнякова постепенно распространилась и на остальных. Один за другим умолкли офицеры, привстали со своих рабочих мест начальники родов войск. Всем стало отчетливо ясно — неопознанный самолет держал курс в их район. Первым отозвался на изменение воздушной обстановки полковник Седых: