Приведение приговора в исполнение продолжалось:
а) от момента ввода до передачи палачу — 0 минут 4 секунды.
б) от передачи палачу до совершения казни — 10 секунд.
В 10 часов 02 минуты 14 секунд приведение приговора в исполнение было закончено.
— Он получил свое, — сказал справедливый дурак.
— Он без вести пропал, — сказал наблюдательный.
— Он исчез, не оставив адреса, — сказал философ.
— Аминь! — сказал последний, самый набожный.
Боже, пошли мне мгновенную легкую смерть, но лишь не на плахе, но только от пули. А если не дал ты мне легкой смерти на войне, пошли ее во время мирного труда, за письменным столом, у станка, со скальпелем в руках, в чистом поле за штурвалом, а если не дал мне легкой смерти за трудом, допустил меня к старости, дай мне умереть во сне, чтобы я заснул и не проснулся, чтобы я вообще не знал, что я умер, будто это и есть тот самый вечный сон, обещанный нам. Зачем мы не бессмертны? Мы являемся в этот мир с криком боли, немые, бессловесные, и с мукой отходим в бессловесность и немоту. Миллионы лет экономная природа устанавливала именно такой порядок — отчего? О чем возвещает перворожденный крик? Ведь есть же в том высший смысл — не только воздуха в легкие набрать? Или боль нашего рождения есть лишь устное предуведомление природы об уготованной смерти?
Если бы люди были бессмертны, они не смогли бы рождаться в муках, это был бы генетический нонсенс. Там при неведомой звезде живет неведомое племя бессмертных — рождение каждого из них есть акт торжества и радости природы. А мы кричим, извиваемся в корчах, и нет тут цели иной, кроме цели памяти, чтоб мы не расслаблялись, не забыли донести крик боли нашего явления до смертного часа. О боже, пошли мне мгновенную легкую смерть, но лишь не распластанным на плахе, но только на лету, как птица, сбитая в полете.
А откажет пуля — получишь муку. Зато плаха никогда не откажет.
Зачем он умер так мгновенно и так прекрасно, опередив свою смерть на полвека?!
Так умирают бессмертные.
Над его шеей оглушительно хлопнуло. Сухарев вздрогнул. К левой тапочке подкатился нож, оброненный со стола при переводе. Маргарита Александровна судорожно копалась в словаре.
— Хенкер, дер Хенкер, ага! палач! так это протокол его казни! Отдайте! — отчаянно вскричала она, видя, что Куницын подступает к ней и вытягивает листок из ее руки. — Не отнимайте у меня моего Иго…
Но Евгений Петрович Куницын умел управляться с женщинами. Не успела Маргарита Александровна удивиться и прокричать, как белые листки слетелись в руки Куницына и оказались за его спиной, оттуда перепорхнули к Сухареву и тотчас — в черную щель «дипломата».
Лишь замок прищелкнул вставной своей челюстью.
— Кто палач? Кто палач? — кричала она вдогон в безропотном страхе, не делая попыток вернуть утраченное.
— Предположим, Ритгер, — бросил Сухарев через плечо, оттаскивая «дипломат» на исходные позиции, которые тот занимал в прихожей.
— Рита, не следует волноваться, — увещевал Куницын, прихватив ускользающую руку собеседницы. — Будут сделаны полные переводы, литературно обработанные, тогда и вручим вам, тут скрывать нечего.
— Что вы сделаете с палачом? Когда это было? — продолжала выкрикивать она, вопрошая неизвестно кого. — Это было 30 марта, в тот же год, я прочла, я успела. И они бегут вместе и кричат, я вспомнила, он кричал на бегу: «Помни о палаче!» — голос ее то ниспадал, то возвышался, и она брела по комнате вслед за своим тоскующим голосом, не натыкаясь, однако, на предметы, как звук не натыкается на них, а обтекает или отражается, создавая эхо. — Впрочем, это уже прошло, — говорила она, не зная о чем, а руки вдруг наткнулись на диванную подушку и проворно взбили ее. — Это было так давно, что кажется, никогда не было, но вам не отнять их у меня, я знаю, где они и как их найти, пусть они снова придут ко мне, я знаю, они притаились тут, в моей подушке, тут им тепло и мягко, я согрею их и не смею желать иного…
55
Выход из лифта был свободен. Парень с гитарой делал размашистые круги ладонью, отчего возникали засасывающие звуки, сопровождаемые напряженным придыханием голоса: