Так они сидели, взявшись за руки, и плакали.
— Почему происходит то, что нельзя изменить? — говорила сквозь слезы Маргарита Александровна, комкая распашонки. — Отчего так несправедливо устроен мир? У меня отнято все — без остатка, даже память…
Нина посчитала, что пришло время возразить подруге:
— Успокойся, Риточка. Я понимаю, ты сейчас подавлена. Но ты должна сделать над собой усилие. Это пройдет, — не догадываясь о том, Нина ненаветно повторяла слова Сухарева, ибо нет ничего более заразительного, чем общие места.
— Как это может пройти? — с гневом возмутилась Маргарита Александровна, и гнев этот тоже был целебным. — Как может пройти смерть?
— Ты меня не так поняла, — оправдывалась Нина. В их прошлых отношениях превосходство всегда принадлежало Маргарите Александровне, что и привело впоследствии к естественному разрыву, но это случится еще не скоро, а пока разрывом не пахло, и Нина считалась с этим утвердившимся превосходством подруги. — Я хотела выразиться в другом смысле, — продолжала она, — пройдет острота твоего восприятия.
— Это никогда не может пройти, — потухшим голосом возразила Маргарита Александровна. — Разве может измениться сам факт? Их нет и никогда не будет. У меня был маленький, кожа синюшного цвета, он задохнулся, не получив права на жизнь. У меня был муж, его убили на великой проклятой войне, мама тоже от войны умерла. У меня был старший брат, его война загнала в такое далекое место, что он пропал безвестно. А сама я? Разве аз есмь? Я теперь тоже без вести пропавшая. Только отчего все это мне одной досталось, все пулеметы бьют в меня…
— Мы не смеем поддаваться нашему горю, — увлеченно перебила Нина. — Мы должны жить и радоваться жизни. Тебе необходимо сегодня же позаботиться о карточках, иначе ты умрешь с голода. Взбодрись, Ритуля, дай я уберу эти вещи, так будет лучше…
— Он жил всего один день, — Маргарита Александровна перестала плакать, но распашонки не отдавала. — А я даже не могла дать ему грудь, хотя только к этому и стремилась, не ведая о том, что его уже нет. Я плохо помню, но это было ужасно… это было как узкая черная дыра, в которую я падала бесконечно и все глубже и никак но могла достигнуть дна. По-моему, я впервые пришла в себя в день победы. И за все это время я не могла выжать из себя ни одной слезинки.
Нина живо подхватила:
— А я провела этот день с отцом, его готовили к очередной операции…
— Боже, как они плясали в этот день, я смотрела на них и ничего не понимала. Ты видела эти вязы в саду? Они только что распустились. И все женщины из нашего отделения высыпали за ограду и принялись плясать. Все были тронутые, у кого мужа убило, у кого что… Но они все равно плясали. Плясали со слезами на глазах. Рыдали и плясали. Одна забилась в истерике, а после снова пустилась в пляс, это было жутко, я не могла смотреть, опять провалилась в свою дыру…
— На воле тоже плясали, — перебила Нина. — В этот день все словно сошли с ума от радости. А что, говорят, творилось на Красной площади… Наше горе не должно отлучать нас от всенародного ликования.
— Я завидую твоей ясности, — Маргарита Александровна оставила наконец распашонки. Первый порыв ее прошел, и она снова ушла в себя.
Нина сунула распашонки в комод, подошла к столу. Там стояла вздувшаяся банка свиной тушенки, которой Сухарев придавил письма.
— Придется выбросить, жаль. Килограммовая, надо было мне зайти за нею. Я уберу твои письма… Смотри, там тоже письмо…
— Зачем оно теперь? — безразлично отозвалась Маргарита Александровна. — Ведь все равно убит, убит…
Под дверью в самом деле было подсунуто письмо, сложенное треугольником. Нина подошла, подняла письмо и вздрогнула.
— Это же от Володи, — с упреком прошептала она, — смотри, какое толстое… Как мы его сразу не заметили?
— Оставь, я прочту потом, — строго ответила Маргарита Александровна и принялась за узелок, принесенный из больницы. Там оказались стоптанные туфли, пальто и халат, в котором Маргариту Александровну унесли санитары. Нина мгновенно переключилась и хлопотливо помогала подруге: надо померить, придется ушить, но это несложно, вещь совсем новая, не выбрасывать же ее…
Маргарита Александровна извлекла из кармана халата записку и с недоумением пожала плечами. Нина завладела запиской:
«Дорогая Маргарита Александровна! Скорее выздоравливайте. Поздравляю с рождением сына. Мне врач сказал, все будет нормально, организм здоровый, так что волноваться особо нечего. Посылаю продукты из коммерческого гастронома, чтобы для поправки. Относительно хвоста тоже не беспокойтесь, я уже объявился отцом, надеюсь, ты понимаешь… Готов и официально. Назовем его Володькой и дадим совместное воспитание, я-то уцелею, жди. Помнишь, у поэта? Тоже, между прочим, Владимир. «Лет до ста расти нам без старости». Писать мне надо на ту же полевую почту, но только Сухареву Ивану Даниловичу.