Поль вздрогнул: ему показалось, что он узнал этот длинный спуск от Ливадии к морю. Так и есть! Я-то думал, что это какая-то чужая Адриатика, а на экране маячила плоская макушка Ай-Петри и неверная Марика пела немецкому Зигфриду песню о немецкой верности, предварительно взлетев вместе с ним на крыльях любви прямо в Ласточкино гнездо. Вот так они и любят друг друга в заморских для них краях, а ведь это моя земля, кровная и единственная, родная до сухоты в горле, желанная до дрожи, и я ходил там в обнимку, и волны с тем же шорохом плескались у ног.
Молись, Германия, доживешь до смертного часа. Но для этого обязан выжить я, Поль Дешан, а как меня дальше, убей бог, не помню, и на том берегу меня не было, и тех волн не было, минутная слабость от вспышки ненависти, все, прошло, держу себя в руках и слушаю голос судьбы.
Итак, ясно. Эжен работает под контролем, а я должен идти в «Меркурий», чтобы убедиться в том окончательно. Если гестапо не берет Эжена, то и меня не будут сразу брать. Тогда они начнут слежку, а я ведь молодой, быстроногий, я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, от тебя, гестапо, и подавно уйду.
Мерси, Марика, ты подсказала верный ход. Оревуар.
Вспыхнувший свет освещал равнодушные лица, пробуждающиеся от сладостного дурмана. У выхода возникла сдавленная толкотня. Действительность враз показывала свои зубы.
— Ахтунг! Проверка документов.
Он перебрался на два ряда правее.
— Салют, крошка. Где ты была и куда торопишься?
— На распродажу к Морису, там будут давать чулки, черную паутинку. А вы серьезно спрашиваете?
— Я еще вчера хотел тебе предложить то же самое…
— Вы мне поможете, да?
— Как тебя звать?
— Тереза. Правда, я сейчас несколько худовата. Но это только так кажется.
— Ваши документы.
— Силь ву пле, мсье. А это Тереза, мы спешим на распродажу.
— Проведете сутки в комиссариате, успеете как раз вовремя. Подними пиджак.
— Пардон. У вас имеются отдельные камеры для влюбленных?
— Кончай болтать. Проходи своей дорогой.
Облавы, проверки, кордоны, патрули — и все это неспроста. Кого они ищут? Внимание. Совершенно секретно. Похищена бутылка оранжада особой государственной важности. Приметы: бутылка с суживающимся горлышком темного бутылочного цвета, емкость две пинты, пробка плотно закупорена и залита сургучом, этикетка оранжада фальшивая. Срочно найти и доставить вместе с похитителем, в противном случае великая Германия лишится нового тайного оружия и проиграет войну, а тайная полиция будет распущена и члены ее преданы суду. На поиски бутылки брошены все силы рейха. К сему рейхсминистр Генрих Гиммлер, исполнено в ста двадцати экземплярах.
Как хорошо на свежем воздухе. Заработал еще один глоток свободы. Надолго ли его хватит? Успею ли дойти до первого перекрестка?
— Нам налево.
— Не сердись, крошка, я спешу.
— Ты же обещал помочь мне с чулками. Ты не любишь худых?
— Откуда ты взяла? Только худых и обожаю. Хочешь со мной в Ливадию?
— Где это?
— Под Ниццей. В горах.
— Но сначала я все же попробую достать черную паутинку.
— Ты прелесть, Тереза. Вот тебе двести франков. А вечером мы можем встретиться. Где тебя искать?
— В «Энфант терибле» на бульваре Ватерлоо, я там выступаю. Так ты придешь? Честное слово?
— Оревуар, Тереза, у меня сейчас серьезное дело, пожелай мне успеха.
— Я буду молиться за вас, мсье. Как вас зовут?
— Если тебе нетрудно: Густав.
Еще одна молитва взлетит в поднебесные выси. Какая гора получилась бы, если бы каждая молитва обернулась хоть малым камушком, ничтожной галькой — и все их за все века сложить в одну кучу. Вырос бы хребет от Арденн до Тибета. Гималаи наших надежд, мечтаний, грехов, терзаний, умыслов, проклятий, вер, прихотей. Глядите, люди, на сколько вы намолились.
А может, земные горы как раз и сложены из наших молитв? Оттого и глядят на нас равнодушно с высоты.
Но молитва невесома. Она не занимает места в багаже. Она лишена значения координат пространства и времени, она вне их. И потому молитва вечна, ибо цель ее утешение. Молитвенник стерся, а молитва живет.
Что утешит меня?
Внимание. Ноги сами привели меня к причалу. Сколько раз я приходил сюда с надеждой и возвращался окрыленный.
Кажется, здесь ничего не изменилось. Если гестаповцы тут и были, то никаких следов не оставили. И колокольчик звонит так же безмятежно, как прежде. И Эжен не изменился. Зря я перенервничал, тут все в порядке.
— Добрый день, мсье. Не могли бы вы исполнить небольшой заказ. Это очень старинная фотография, семейная реликвия. Моя бабушка Жюли, она жила в Лувене, я хотел бы увеличить ее портрет.