А печататься можно было главным образом через Харитонова, ибо он занимал кресло первого заместителя главного редактора того самого специализированного журнала, в котором только и мог печататься Сухарев, тем более что влияние профессора Харитонова простиралось далеко за рамки данного журнала. Он состоял всюду, где можно состоять, ведал всем, чем можно ведать. Харитонов был не единственно ученым, но и организатором науки, и трудно сказать, в какой области его талант был выше. Он знал всю Москву, и вся Москва знала его.
Эти мысли мгновенно прокрутились в голове Ивана Даниловича, и он почувствовал, как там, внутри, пружинка соскочила. Тело сделалось невесомым. Освобожденный от сдерживающей пружинки подбородок готов был взвиться на дыбы.
Сухарев, что называется, взбодрился. Недавнего унижения как не бывало. Он уже знал: в лоб Харитонова не пробьешь, надо идти в обход. И он сделал это не без некоторого стратегического ехидства.
— Решили вкладывать капитал? — дерзко спросил Сухарев. — Изучу ваш опыт. Если пойдет солидный процент, готов последовать примеру. Кстати, где нынче вернисаж?
Но и Харитонов вмиг учуял, что Сухарев взбодрился на другом конце провода и уже нависает опасность с флангов.
— Вам-то из ваших модерн-заграниц да наши-то вернисажи а ля Русь да интересны ли? — запустил он старославянской вязью, но тут же смилостивился, видимо, с дальним прицелом. — В четыре часа дня в Доме работников искусств на Пушечной. Я оставлю на ваше имя билетик. А может, два?..
— В столице не обзавелся, — отвечал Сухарев со смехом, доставляя себе тайную радость тем, что в состоянии сказать об этом открыто. — Двадцать пять лет назад делал робкую попытку. С той поры обжегся на столичных штучках. Приду один. Там и поговорим с вами.
— Зачем же откладывать? — невинно подхватил Харитонов, будто это и не он только что тянул резину. — Я вполне понимаю ваше нетерпение, Иван Данилович. Так вот, статья, можно сказать, в наборе, со статьей хлопот не будет, рука у вас уверенная, так, две-три незначительные поправки. Глубокая статья. Ваше перо производит сильное впечатление. Читателей было изрядно, чуть ли не в голос читали, как в девятнадцатом веке.
Сухарев насторожился, однако же умело.
— Избу-читальню устроили? — как бы вяло спросил он. — Хорошо, что предупредили меня. В следующий раз буду посылать вам труды сразу в магнитофонной записи.
Харитонов пилюлю принимать не пожелал, у него своих имелось в изобилии.
— Так мы на звук поправки вытаскивали. Со звуком-то виднее, Иван свет Данилович.
— Уж вы-то найдете, — уязвленно ответил Сухарев. — С вашим-то опытом. Надеюсь, я их получу хотя бы в устном виде? — Как всякий автор, Сухарев в полной мере обладал тремя определяющими качествами: непогрешимостью, самолюбием, нетерпимостью к критике.
— Вашего реноме они не заденут, — продолжал Харитонов, подслащивая очередную пилюлю. — Сущие пустяки. Вы и на поправках умеете капитал зарабатывать. Левак вы, доложу я вам. Все на пацифизм напираете.
Сухарев был задет в самое чувствительное место и потому тотчас допустил некоторый промах.
— Это что — указание? — прямолинейно спросил он, чего никак нельзя было допускать в разговоре с таким ярым собеседником, как Харитонов.
— Ни в коем случае, упаси господи, — сладкопевно растягивал Харитонов. — Просто дружеский совет вам и огромная просьба, хорошо, что я не забыл, вы мне напомнили своим вопросом.
Сухарев тотчас узнал этот стиль: просьба высказывалась как бы невзначай, а в ней-то и состояла вся соль разговора. Больше того, получалось так, будто Сухарев сам и есть инициатор данной просьбы: ведь он сам и напомнил о ней. У Харитонова не было ни одного случайного слова, все обдумано, взвешено, выверено. И слова послушно следуют за ведущей мыслью. Даже это вроде бы вскользь, в запятых, брошенное про статью: «Можно сказать, в наборе» — оно тоже не случайно и свой сокровенный смысл имеет. Нет, тут надо ухо востро… Все вступление к разговору свидетельствовало, что просьба будет не из простых, а может быть, даже не из приятных.
Поэтому Сухарев быстро-быстро отступил на заранее подготовленные позиции, каковые у порядочного человека всегда под рукой.
— Ваши многогранные обязанности, Аркадий Львович… Я буквально не понимаю и потому завидую мелко и черно: как это вы не устаете и поспеваете просить за других? Мне остается лишь порадоваться за себя, что ваш взгляд оказался обращенным на меня и если я окажусь достойным и тем самым приму участие… словом, к вашим услугам и не сочтите это за пацифизм…