— Что же ты стоишь? — Я почти кричал. — Почему замолчал? Почему больше ничего не рассказываешь?
Слепцов махнул рукой и с потерянным видом побрел в лес.
Могила оказалась чуть коротковата. Пришлось взять на целых два черенка больше. Я схватил лопату и принялся с остервенением крошить землю. Зазноба выгребал у меня из-под ног руками.
Из-за кустов донеслось: «Не спать! Не спать!» Затрещал валежник. Я поднял голову. Старшой шагал на цыпочках и, сделав грозное лицо, грозил мне кулаком.
— Не ругайся, командир, — сказал Родионов, — я сам просил. — Он лежал, не шевелясь и не открывая глаз: он и без того все видел и понимал.
— С ума сошел, — сказал мне Старшой и так же на цыпочках пошел вниз по склону.
— Данилыч, — неторопливо позвал Родионов. Я поднялся и посмотрел на него.
Он помолчал, потом заговорил:
— Гроба-то не будет. Ты в головах подушечку сделай. Из земли. Я люблю на высоком лежать.
— Хорошо, сделаю, — обреченно ответил я.
— Подушечку ему, — проворчал Баранов, наклонясь к земле. — А пуховой не хочешь?..
Родионов скосил глаза в сторону Зазнобы, который копал с другого края.
— А в ногах пониже сними, а то кровь к голове прильет, нехорошо это…
Низко над деревьями пролетел тот же самолет, и мы инстинктивно пригнули головы, пережидая, пока затихнет шум мотора.
Родионов проводил самолет глазами.
— Вот мне бы туда, — сказал он. — Пять минут, и дома.
Мы молчали.
— А может, и ничего, — продолжал Родионов. — Боль-то из меня уже вышла. Может, обойдется. Вынесете меня.
Баранов распрямился и посмотрел на Родионова.
— Нет уж, Родионыч, — сказал он с нехорошей усмешкой, — ты уважь нас. Мы для тебя старались, так ты уважь.
— В самом деле, — судорожно вскричал Зазноба, перебивая Баранова. — Зачем мы это? Надо идти. Нести его. Я сам понесу. Я пойду к Старшому, я скажу ему… — Он выскочил наверх и побежал по склону.
— Суета, — Баранов погладил лопатой землю, накладывая последние штрихи, и вылез наверх. Мы сделали свое дело и терпеливо ждали теперь, чтобы Родионов исполнил свою долю: без этого наша работа становилась бессмысленной.
А Родионов вовсю разошелся и перестал думать о нас. Глаза у него блестели, и он просительно улыбался.
— Не бросайте меня. Может, обойдется все. Живы-здоровы будем и дома еще побываем… Закурить бы… Курить хочется страсть… Так вы не бросайте, я вам… — руки его стали шарить по земле и застыли. Глаза погасли, пусто смотрели в небо, а на лицо набежал почти неощутимый пепельный налет, и оно в одно мгновенье сделалось отделенным от жизни.
— Вот они, дела наши, — сказал Баранов, отряхивая руки от земли.
Снизу поднимались разведчики. Впереди, возбужденно размахивая руками, шагал Зазноба. Я вдруг увидел, какой он молодой, совсем мальчишка. Они подошли к нам и молча стали полукругом. Потом Старшой сказал:
— На прощание две минуты. Приготовиться к движению!
Немец стоял внизу и со страхом смотрел на нас. Я показал ему пальцем: «Вег!», он послушно побрел передо мною.
Солнце уже садилось, спасительная темнота укутывала наши тени. В ту же ночь, уже на рассвете, возбужденные коротким боем, целые и невредимые, мы вышли к своим.
40
— Кстати о Бельмондо, — Маргарита Александровна оживилась. — Что нового в кино, вы чего-нибудь видели?
— Типичная продукция массовой культуры, на которой зритель закаляется до степени истукана. Я бы с удовольствием посмотрел сейчас что-нибудь наше, с черемухой.
Маргарита Александровна нервно засмеялась:
— Рветесь к родному хэппи энду? А ведь нынче день памяти. Сколько на нее осталось? Как говорит моя Валентина, тоже вдова: воспоминания приходят и уходят, а суета остается. Мы прикрываем суетой нашу нечистую совесть. Человек весьма удачно запрограммировал себя.
— Иначе мы не выжили бы как вид, — подхватил Иван Данилович, поддавая жару в отвлекающую струю. — У меня деловое предложение: пошмыгаем немного среди настоящего и опять в наше прошлое.
— Где же вы предлагаете суетиться, по-вашему, шмыгать? — отозвалась Маргарита Александровна.
— Сегодня вернисаж, — Сухарев авторитетно назвал художника, довольный своим касательством к данному событию.
— Туда ведь не пробьешься…
— У меня билет, оставлен на контроле. На такси мы как раз успеем.
— А что? Я женщина решительная. С воспоминаниями покончено. Пусть я никогда не узнаю правды о том, как вы захватили важную немецкую шишку, ибо сказано недаром: искусство требует жертв. Вперед к настоящему! Пребывайте здесь, я мигом переоденусь. — Маргарита Александровна приостановилась у шкафа. — А вас туда искренне тянет?