Он подавленно промолчал, явственно увидев старшего лейтенанта Коркина, распластанного на грязной шинели, ах, черт возьми, не ко времени его приложило…
— Отчего же вы молчите? — тут же встревожилась она, и эта перемена мгновенно отразилась на ее лице. — Похудел, верно, он так писал. Когда вы виделись в последний раз?
— Это было на окраине Визендорфа, никчемная такая деревушка… — он обрадовался подсказке и произнес заготовленную в поезде фразу. — Мы ее все-таки взяли к утру. Кругом все горело, мосты они взорвали… А после майор Петров вызвал меня и говорит: поезжай за машинкой, наградные не на чем заполнять…
Ее лицо покрылось пятнами:
— А Володя? Как же Володя? Отчего он даже записочки не написал?
— Он раньше меня из блиндажа выскочил, майор приказал. А фрицевские пулеметы били из сараев. Знаете, такие каменные сараи из валунов, их и прямой наводкой не прошибешь. И фрицы в этих сараях с крупнокалиберными сидели. Наши залегли, пулеметы бьют… А полковник кроет по телефону… — Он тарабанил все смелее, радуясь тому, что замысленные фразы вдруг всплыли в памяти и пошли легко и естественно и что этот переход к правде сам собой совершился.
От этого облегчения он потерял бдительность и не видел, как переменилась Маргарита Александровна, тотчас понявшая, что скрывается за бесхитростным содержанием этого рассказа.
— Бьют пулеметы?.. Его ранило? — выкрикнула она, удерживая руками живот. — Скажите мне скорей, что его ранило. Вот отчего уже три дня нет письма. Скажите же, что его ранило, но он жив, — требовала она, напряженно глядя в его глаза. — Лишь бы не опасно… — И тут же пошла на уступку: — Лишь бы живой, пусть даже без ног, без рук, лишь бы не смерть.
Вот как она его любила, Сухарева даже ознобом прошибло от такой любви.
— О письмах вы зря беспокоитесь, Маргарита Александровна, — тупо продолжал он, сбившись с обдуманных фраз. — У нас раз было, почту знаете как шарахнуло…
— Так, значит, его не ранило? — вскрикнула Маргарита Александровна, приподнимаясь вперед животом и прикрывая глаза рукой словно бы от яркого света. — Так вот вы с чем ко мне приехали?
— Успокойтесь, Маргарита Александровна, — как заведенный твердил Сухарев, окончательно сбившись. — Ничего не случилось, честно говорю, честное офицерское, я же ничего такого еще не сказал, все в порядке будет, это пройдет. — И правды не сказал, но и от лжи не отрекся. «Так будет по-умному», — успел подумать он и увидел, как она качнулась. — Зачем вы прежде времени, Маргарита Александровна? Это пройдет, — повторил он упрямо, радуясь найденной формуле. — Да если вы желаете, я…
— Что такое вы говорите? — почти беззвучно сказала она, опустив руки, и в глазах ее впервые явилась отчужденность. — Как вы можете так говорить? — она еще смотрела на него, пытаясь обрести спасенье, но его внезапно заупрямившееся лицо, равно как и последние слова, сказали ей все.
И тогда она качнулась во второй раз, припав к дивану, и завыла. Он что-то бормотал, пытаясь повернуть вспять, но она уже не слышала, да разве повернешь обратно пулю? Сухарев выбегал зачем-то на кухню, пытался прорваться к соседям, он плохо помнил, что было, пока не прибежала Нина. Маргариту Александровну унесли на носилках. Он вытащил из полевой сумки пачку ее писем к Коркину, добавил к ним похоронку. Подумал, достал из мешка банку свиной тушенки и придавил ею письма.
— Консервы лучше в больницу, — деловито заметила Нина.
— У меня еще есть, — механически ответил он. — Я продаттестат не использовал.
Нина заперла дверь ключом. Они спустились вниз. Санитарная машина как раз готовилась отъехать. Сухарев заглянул в оконце и успел увидеть лицо Маргариты Александровны, искаженное и униженное страданием, но столь же прекрасное даже и в таком искажении.
Он долго смотрел вслед, пока машина не затерялась на перекрестке. День клонился к вечеру. Трамвай катился к мосту, который горбом проступал в конце улицы. Отказавшись от приглашения и осознав вздох Нины, Сухарев заторопился.
— Как к ней пройти? — продолжал он. — Ново-Басманная улица, дом номер десять.
— Это недалеко. Перед мостом налево. Надо войти во двор. Но как вы туда пойдете? — Нина снова тайно глянула на него и сказала: — Хотите, я с вами пойду?
— Ничего не поделаешь, одному придется, — отрезал Сухарев. — Служба у нас такая. На войне похлеще бывало. — Он усмехнулся и переменил тему: — Черт возьми, первый раз в Москве, и на тебе, такая неприятность.
6
Ему долго не открывали. Он повторно пять раз нажал выщербленную податливую кнопку, но даже звонка не слышалось за тяжелой дверью. Сухарев снова сверился по широкому листу картона, прибитому к двери, и обнаружил то, чего не заметил сначала: не Коркина там была указана, а «Коркин — 5 зв.». Он звонил к тому, кто уже не мог отозваться.