Когда Лэндерс прощался с Люсин, та обняла его и заплакала.
— Ой, Марион! Я так скучать без тебя буду!
Лэндерс был ошарашен.
Чарли отвез его к двухчасовому автобусу. Дверь закрылась, зашипели тормоза, и Чарли крикнул вдогонку:
Не забудь о предложении!
Глава двадцать восьмая
Едва такси въехало на территорию Кэмп О'Брайера, как Лэндерс моментально впал в жуткую депрессию. Закопченный, грязный военный городок раскинулся на несколько миль. Облако дыма, висевшее над ним, было похоже на приплюснутый серый зонт. Даже за три недели его отсутствия городок, казалось, разросся еще больше.
Лэндерса трясло от того, что он обратится в безликую единицу среди множества таких же единиц. Однако и под гнетом невеселых мыслей его всеравно точно покалывало от возбуждения. Он чувствовал зуд в крови и рвался в драку. Он ни за что не упустит такой случай.
Лэндерс клял себя за то, что возвращается, хотя имел превосходную возможность отсидеться. Но он не мог не возвратиться, не мог сделаться настоящим дезертиром.
Никаких затруднений у главных ворот городка не возникло. По пути из Люксора он выкинул бесценную пачку чистых бланков для увольнительных — на тот случай, если его будут обыскивать, оставил себе лишь один, выписанный на последние три дня. Военная полиция у въезда не обратила на него никакого внимания, даже пропуск у него не спросили.
Прибыв в воинское расположение по собственной инициативе, он считался теперь не дезертиром, а всего лишь возвратившимся из самовольной отлучки.
Лэндерс попросил водителя подвезти его прямо к казарме, где размещалась рота 3516. Такси из города так или иначе влетело в копеечку, заплатит чуть побольше. В Люксоре он даже не заглянул в «Пибоди» повидаться со Стрейнджем: ему было стыдно перед товарищем за то, что он обманул его, и, кроме того, он не хотел, чтобы Стрейндж звонил Уинчу, а тот помогал ему выпутаться из беды. Однако, едва он оказался в Кэмп О'Брайере, в нем снова сработала защитная реакция. Он передумал и велел шоферу везти его к зданию, где размещалось командование Второй армии. По городку двигалось множество колонн, техники, грузовиков с имуществом. Они проехали место бывшего расположения дивизии, переброшенной в Европу. Теперь здесь стояла другая дивизия, с незнакомой эмблемой.
Когда Лэндерс поднялся на третий этаж штабного здания, Уинч его ждал. Он провел Лэндерса через огромную канцелярию в свой кабинет, затворил дверь и хмуро уставился на него.
— Вернулся? — сказал он почему-то негромко.
— Как видишь.
— Хорошо, что хоть сам. Может, примут во внимание. — Уинч выудил из ящика стола бутылку «сиграма». — Наливай.
Лэндерс хотел было отказаться, но бутылка соблазнительно маячила перед глазами.
— Спасибо, — сухо сказал он. С Уинчем никогда не узнаешь, что у него на уме. — Ну и что же тебе известно обо мне? — спросил он. Ему казалось, что Уинч смотрит на него с каким-то раздраженным недоумением. Но голос его был ровен.
— Только то, что сказал по телефону Стрейндж. И что рассказал Мейхью.
— Мейхью? — удивился Лэндерс. — Ты разве знаком с ним?
— После Стрейнджева звонка я сам пошел к нему поговорить.
— Чего тебя туда понесло?
— Слушай, может, ты проснешься наконец? Все я о тебе знаю, все! С того самого момента, как ты загремел в эту часть. Откуда, думаешь, вам возвращали дерьмовые суточные ведомости, которые составляли ваши недоумки? Где, думаешь, просматривали вашу раздаточную ведомость, прежде чем отправить ее в финчасть?
— И знать не хочу, — взъерепенился Лэндерс. — Здесь, что ли?
— Ты вообще понимаешь, что тебе угрожает?
Лэндерс только сейчас как следует разглядел Уинча.
Бледный, лицо обрюзгло, глаза смотрят иначе, не так испытующе и насмешливо, как раньше, снова наметился животик. Не поймешь, на пользу ему канцелярская житуха или нет.
— Понятия не имею, — отмахнулся Лэндерс.
— И напрасно. Мейхью спит и видит, как бы устроить с тобой образцово — показательный спектакль. Сначала — в гарнизонную тюрьму, потом на передовую в Европе. Как упорствующего в неподчинении — так у них это меж собой называется.
— Замечательно, я на это и не рассчитывал.
— А ты представляешь, что такое эти «упорствующие»? Могу обрисовать. Подонки, всякий сброд — каждый друг на друга волком глядит, самая тяжелая и грязная работа и под огонь первыми. Ни благодарностей тебе в приказе, ни наград дерьмовых, ничего. На тебе как крест поставили.