Выбрать главу

— Зачем вы записываете?

Дежурный пожал плечами.

— Приказ от главного по головам.

Проповеди продолжались на полную мощность. На третье воскресенье после бурного протеста Лэндерсу разрешили во время передач находиться в камере, обитой войлоком, той самой, где по ночам из предосторожности содержался немец. Тому проповеди не мешали: он был ревностным католиком, да и не понимал по-английски ни слова. Проповеди доносились и в специальную камеру, но гораздо глуше. Для Лэндерса это была своего рода победа, немного скрасившая его жизнь.

В один прекрасный день неожиданно нагрянул Стрейндж, после чего дела начали раскручиваться с удивительной быстротой.

Стрейндж передал привет от Уинча, который не зашел самолично, так как посчитал, что это повредит Лэндерсу. Уинч велел сказать, что никаких мер наказания в отношении Лэндерса решено не применять. Другими словами, ему уже не грозит ни трибунал, ни тюрьма, ни штрафбат на передовой. Однако он должен теперь серьезно подумать. Очень серьезно подумать, чтобы решить, чего он хочет: уволиться вчистую из армии или нет.

Уволиться проще всего, сказал Стрейндж. Если же он хочет продолжить службу, то Уинч на семьдесят пять процентов обещает перевести Лэндерса под его начало. Он не может, правда, гарантировать перевод на сто процентов — мало ли что может помешать.

У него сейчас уйма времени и есть где уединиться, чтобы хорошенько все взвесить, съязвил Стрейндж, уходя.

Увольнение намечено дать нормальное, это Стрейндж особо подчеркнул. Не желтый бланк по восьмой статье — дисциплинарные мотивы. И даже не синий, по статье без положительной характеристики. Нормальная чистая бумага. По второй статье, медицинской, велел передать Уинч, — нервные явления, связанные с несением службы, то есть ни лишения прав, ни ущемления в льготах, ничего такого. Выйдешь чистым как стеклышко.

Да, ради такого увольнения стоит раскинуть умом, думал Лэндерс.

Думалось ему лучше всего у окна, где стояла его койка, одна из четырех в камере, и попозднее вечером, когда уже погасят свет. Он усаживался на подушку в изголовье, облокачивается на подоконник и, глядя сквозь толстые прутья на огни городка, принимался думать. Думал серьезно — о себе и обо всем на свете. Но сколько он ни думал, он не находил удовлетворительных ответов, вообще не находил ответов.

Ему пришлось выдержать настоящую борьбу, прежде чем ему разрешили думать. Первую неделю ночной надзиратель требовал, чтобы Лэндерс ложился, и порывался сунуть ему снотворное. В конце концов он оставил его в покое и перестал рычать. А может, кто из умников — психиатров так распорядился.

Сотни и сотни огней, заливавших ночью военный городок, вселяли в Лэндерса легкую приятную грусть. От них делалось покойно на душе и появлялось то чувство объективности, которого так недоставало ему днем, когда все и вся казалось сплошным безумием и это бесило и угнетало. Ночью же он думал о том, скольким людям на воле приходится не лучше, чем ему.

Пока не явился Стрейндж, Лэндерс не рассчитывал на Уинча. За все это время тот ни разу не поинтересовался, что с ним, — так же, как и офицеры из 3516-й. Из окна Лэндерсу был виден край трехэтажного здания, где размещалось командование Второй армии. В угловых окнах на верхнем этаже допоздна горел свет. Лэндерсу почему-то хотелось думать, что это и есть Уинчев кабинет. Жаль, что опущены жалюзи. И все равно, будь у него винтовка, он с превеликим удовольствием послал бы пулю в то место, где стоит кресло. И уж достал бы поганца, пусть и сквозь жалюзи, недаром был там.

Да нет, ненавидит он не Уинча.

Он ненавидит войну и человечество. Вернее, выродков вроде Мейхью и этого немецкого солдата. Лэндерс много думал о Мейхью и пленном и о том, что же сделало их такими. Он не надеялся, что доберется до настоящей причины. А сколько их в мире! Куда больше, чем таких людей, как Стрейндж или, допустим, Превор. Но выродки тоже принадлежат к человечеству, и это приводило Лэндерса в отчаяние; ему не оставалось ничего иного, как быть одиночкой — аутсайдером.

И все из-за тех выродков, которые добиваются власти. Добиваются любой ценой, а добившись, не знают, как ею распоряжаться. Из-за таких вот Мейхью. Из-за таких, как этот немец, который готов беспрекословно, убивать и умирать неизвестно за что.

А Уинч? Уинч — не в счет. Он исключение из правила.

Теперь ему нужно думать и о другом. Ему предлагают увольнение, нормальное, без хвостов, увольнение вчистую. Но Лэндерс не мог решить, хочет он расстаться с солдатской службой или нет.