Джим и Джорджи отправились к Гашью, когда на Малибу обрушился тихоокеанский ураган, уже успевший унести сотни жизней на юге Мексики; свернув на побережье Калифорнии, стихия немного приутихла, но все еще жаждала крови. Вживую Джорджи оказалась еще привлекательнее. Керри знал, что здесь иногда пробуждается память о предыдущих воплощениях, и думал про силу, соединившую их с Джорджи, – случалось ли это прежде? Может быть, в прошлых жизнях они уже любили друг друга? Удастся ли хоть мельком взглянуть на это? Было бы замечательно! Керри представил, как они занимаются любовью вне времени, как мимо них, слившихся в чувственных позах Камасутры, проносятся, не причиняя вреда, эоны времени. Этот образ так его взволновал, что он не обратил внимания, с каким интересом слегка обалдевшая Джорджи изучает других гостей, его знакомых.
«Так вот, значит, как у них все, – думала она, оказавшись среди знаменитостей во внутреннем дворике. – Они вместе работают, вместе молятся. У них общие агенты, юристы и гуру. Обычный картель славы. Нечестная игра, по крайней мере пока ты в ней не участвуешь».
– Тебе нравится? – спросил Керри.
– Конечно!
Затем, увидев впереди Гвинет Пэлтроу в туфлях за тысячу долларов, Джорджи сбросила стоптанные сандалии и убрала в сумку, выбрав роль босоногой девушки-хиппи как лучшую из доступных.
Пэлтроу чувствовала себя гадко. Прошлую неделю она провела на яхте у побережья Канн вместе с Брайаном Грейзером, которого пригласили богатые марокканцы. Они говорили полушепотом; они меняли пшеницу на нефть; нефть на штурмовые винтовки; штурмовые винтовки на артиллерийские снаряды. Теперь, чтобы отмыть свои грязные деньги, они собирались вложиться в фильм. Пэлтроу ненавидела себя за то, как сильно ее это будоражило.
– Почувствуйте мощь природы, ее величие.
Натчез сидел, скрестив ноги, на плетеном кресле-седане, в льняной тунике на три размера меньше, под которой выпирал живот.
– Дышим. Делаем глубокие вдохи.
– Мы Орфей, спустившийся в Аид! – пробасил Келси Грэммер. – Мы исследователи внутреннего богатства.
– И мы молчим, пока дух не заговорит в нас, – сказал Натчез. – Воздерживаемся от комментариев, критики и разговоров.
– Мы – сама тишина, – добавил Келси театральным шепотом. – Мы утихли, мы благословили избранных.
Натчез читал по лицам присутствующих. Дрожащие губы Гвинет Пэлтроу еще до того, как она заговорила, подсказали, что внутреннее путешествие началось.
– Школа Спенса. Манхэттен. Выпускной класс. Начало мая, воздух пропитан запахом весны. Я иду на дополнительные занятия по биологии в кабинет на третьем этаже. Пылинки кружатся в лучах весеннего солнца.
– Весьма возвышенно, – заметил Келси Грэммер.
– Разговорчики! – Натчез сделал замечание и мягко обратился к Пэлтроу: – Гвинет, продолжай.
– Мы препарируем лягушек. Поначалу мне не хочется, но, как только нож вонзился в плоть, страх исчез. Я как будто следую за лезвием. Таким точным, таким эффективным. На лягушку хватило одного занятия. Затем учитель, мистер Либертуччи, принес кошку. Я разделалась с ней за пару дней: мной руководила какая-то сила, подталкивая рассмотреть внутренности, понять, как там все устроено, выяснить, что заставляет ее мяукать. Затем учитель дал мне эмбрион поросенка. – Пэлтроу перенеслась в прошлое и нахмурилась. – Он стоит у меня перед глазами.
– Да, – сказал Натчез. – Не останавливайся.
– Крошечный поросенок в вощенном лотке для препарирования. – Пэлтроу помрачнела. – У него закрыты глаза. Как у спящего малыша. Во мне что-то происходит. Мне надо, надо пройти через это…
– Оставь борьбу! – подсказал Келси Грэммер. – Стань лотосом.
– Черт возьми, Келси! – не выдержал Натчез.
– Я понимаю, что вовсе не собираюсь чему-то учиться. Я прихожу сюда после уроков, одна, ради удовольствия вонзить лезвие в плоть, – продолжала Пэлтроу.
– Ну ты даешь, девочка! – воскликнула Голди Хоун.
– Я не могла дождаться… – Пэлтроу глупо хихикнула. – Свинья – умное животное. Самое близкое к человеку. Мысль о том, что я могу расчленить ее, приводит меня в трепет. Господи, наверное, я не должна об этом рассказывать.
– Должна! – подбодрил Натчез. – Говори!
– Я провожу скальпелем по животу сверху вниз, – говорит Гвинет, – отрываю фасцию. Все под контролем. Я вскрываю грудную клетку, смотрю в остекленевшие глаза поросенка.
– Его взгляд, – участливо спросил Натчез. – Что ты чувствуешь?
– Наверное, вину и удачу. – Лицо Гвинет просияло. – Это взгляд смерти.