– Я знаю. Я знаю, – пыталась ее успокоить Катринка. – Она не чувствовала неприязни к этой женщине. Вся ее злость, вся ее ненависть были направлены исключительно против Циммермана.
– Через несколько минут Эрика вытерла слезы, отпила еще вина и спросила:
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – И когда Катринка вопросительно посмотрела на нее, та пояснила – О чем ты меня хотела попросить?
Катринка медлила. Имела ли она право заставлять эту несчастную женщину страдать еще больше? Но желание найти своего ребенка пересилило эту жалость. Она рассказала Эрике о Цейсе и о тех уликах, которые он собрал против Циммермана.
– Нам нужно, чтобы ты подтвердила то, что мы уже знаем, – сказала она, закончив свой рассказ. – Если ты это сделаешь, я смогу заставить его рассказать, где мой сын.
Эрика встала из-за стола, открыла еще одну бутылку вина и налила в два бокала, не говоря при этом ни слова. Наконец, она произнесла:
– Я сделаю это для тебя, но поклянись мне, что ты никогда не используешь это в суде.
Катринка была в нерешительности. Вообще-то она и не собиралась этого делать, но она терпеть не могла давать обещания, которые, возможно, не сможет выполнить.
– Поклянись мне, – настаивала Эрика.
– Клянусь, – наконец произнесла Катринка.
Перед отъездом Катринка заставила Эрику пообещать, что та начнет искать работу, как только закончатся выходные, и проведет Пасху с ней и Адамом на вилле «Махмед». Эрика не сразу согласилась приехать на виллу, она упрямо твердила, что ей вообще не хочется ничего делать.
– Это все изменится, как только ты найдешь работу, – заверила ее Катринка, которая была абсолютно убеждена, что работа лечит все.
Из аэропорта она позвонила Полю Цейсу и сказала ему, что Эрика готова сделать под присягой заявление, но без согласия Катринки он ничего не должен делать с ним. Затем она позвонила управляющему одного агентства по моделированию и порекомендовала ему Эрику для работы приемщицей.
В небольшом аэропорту Сан-Морица Катринку поджидал автомобиль, и она с удовольствием рухнула на его мягкое кожаное сиденье. Вскоре, однако, ей пришлось немного встряхнуться, встретившись с Дэйзи, Риккардо, его двумя сыновьями, их женами и детьми, Лючией, ее дочерью Паией и Йенсенами. Все они жили в шале. В их лицах сквозило любопытство, однако Катринка слишком устала, чтобы что-нибудь объяснить, и попросила отвести ее в свою комнату. Она быстро приняла душ, повалилась на шикарную перину старинной резной деревянной кровати и моментально заснула.
Ей казалось, она проспит несколько дней, но в семь утра она была на ногах, раньше чем все остальные гости. Риккардо тоже уже проснулся, и они стали болтать о Дэйзи, которая накануне расстроилась из-за телефонного разговора с дочерью. Оказывается, Стивена с воспалением легких положили в больницу. Все знали, что для больных СПИДом воспаление легких представляло смертельную опасность.
– Как только закончатся каникулы, она поедет в Нью-Йорк, – сказал Риккардо.
– Вы с ней поедете? – спросила Катринка.
– Ну, может быть, на какое-то время. Мне нужно работать, и, кроме того, – добавил он, улыбаясь, – скульптору не так легко перевезти свою студию.
Примерно одного возраста с Дэйзи, Риккардо во многом был ее противоположностью. Он большой и неопрятный, она миниатюрная и аккуратная, он застенчив, она общительна, он привязан к своей студии во Фьезоле, она любила путешествовать по всему миру. Но за полтора года, что они были вместе, они, кажется, научились преодолевать эти различия. Хотя Дэйзи и оставила за собой свои квартиры в Лондоне и Нью-Йорке, она продала свой дом в Суррее и купила старинный фермерский дом пятнадцатого века недалеко от Флоренции, поблизости от Лючии. Там она и проводила большую часть своего времени, чтобы быть рядом с Риккардо. А он несколько раз в году отрывался от работы, чтобы составить компанию Дэйзи в некоторых из ее поездок. Тот образ жизни, который они вели, устраивал их обоих. Но Катринка подумала, что всегда очень легко бывает вначале, когда люди только начинают любить друг друга. Они готовы на все, чтобы сделать приятное другому. Проблемы начинают появляться позже.
После первого же спуска с горы Катринка почувствовала, как поднимается ее настроение. Светило солнце, воздух был светел и прозрачен, зимний пейзаж – великолепен. Аквамариновое небо, покрытые снегом горы, тросы подъемника, сосны, яркие фигуры лыжников, мчавшиеся с горы. Ее тело рассекало пространство, и она наслаждалась скоростью и волнением, свежестью воздуха, напряжением мускулов во время быстрых резких поворотов. В эти мгновения все, кроме радости движения, было забыто.
Время от времени она видела Риккардо и его двух сыновей или Теда Йенсена, который выглядел вполне бодрым и довольным. Вот уже три года он не пил, и дело его приносило неплохой доход. Она приветствовала их взмахом лыжных палок и продолжала спуск, не желая нарушать тот душевный покой, который она в данный момент испытывала. Когда она решила передохнуть и пообедать, она увидела, что Лючия прошла в ресторан прямо перед ней. У Катринки даже появилось желание выждать и вернуться к ресторану позже, чтобы не потерять приобретенного душевного покоя. Однако Лючия увидела ее и улыбнулась, так что Катринке пришлось примириться с неизбежным, и она подошла к ней.
– Как дела? – спросила она, усаживаясь за стол.
Лючия улыбнулась, ее ореховые глаза на секунду потеплели.
– Ты сегодня улизнула от нас утром, мы даже не успели спросить, чем ты там занималась, – сказала она.
– Ничего интересного, – ответила Катринка. – Я узнала, что Эрика Браун не очень хорошо себя чувствует, и заехала к ней на пару часов повидаться.
Лючия несколько раз встречалась с Эрикой на вилле «Махмед».
– Надеюсь, ничего серьезного, – спросила она, и в ее голосе послышалась тревога.
– Несчастная любовь, – ответила Катринка. – Но думаю, она скоро справится, как все мы рано или поздно это делаем.
– Да, – сказала Лючия с несчастным видом. – Они заказали легкий обед из жареной телятины с овощами, и когда официант отошел, Катринка спросила, не было ли каких-нибудь вестей от Ника.
– Он звонит каждый день, – сказала она равнодушно.
– Ну и?…
– Я не собираюсь возвращаться к нему.
– Да, да, конечно, – пробормотала Катринка сочувственно.
Лючия, конечно, приняла правильное решение, но оно далось ей нелегко.
– Не могу поверить, что я была такой дурой, – продолжала Лючия, повторяя слова Эрики Браун. – Ну просто круглая идиотка.
Примерно в то же время, как начали появляться слухи о том, что Нику придется предстать перед большим жюри по обвинению в нескольких уголовных преступлениях, довольно злая критика о работах Лючии стала регулярно появляться не только в колонке Сабрины, но и в «Дейли ньюс», «Пост», «Нью-Йорк мэгэзин», «Венити фер», причем в статьях довольно серьезных журналистов. Вначале Лючию больше волновали неприятности Ника, чем плохие отзывы о ней самой. В течение многих лет она принимала его объяснения, что он защищает гангстеров потому, что кому-то надо это делать, потому, что в Америке так принято. И она действительно восхищалась его смелостью. Она настолько привыкла защищать его, начиная с их первого свидания и резкого осуждения ее матери, что «он ей не пара», настолько привыкла относить все нападки на него на счет слепых предрассудков, что продолжала брать его сторону, не рассуждая, даже когда друзья стали высказывать все больший скептицизм. Нападки в прессе она не принимала всерьез, а обвинения в совершении уголовных преступлений она объясняла желанием честолюбивого генерального прокурора Нью-Йорка прославиться борьбой с мафией. И когда пресса начала стрельбу по ней, это только утвердило ее в своем мнении.
Но затем Карлос Медина, ее протеже и старый приятель, заявил, что она перехватила его заказ. Разозлившись, Лючия обвинила его в мелкой зависти, тот в ответ заявил, что Ник силой заставляет людей давать ей работу. Вначале эта мысль показалась ей абсолютно абсурдной. С ее прекрасной репутацией и массой довольных клиентов не было никакой необходимости кого-либо запугивать. Однако слова Карлоса продолжали мучить ее, нападки прессы продолжались, и Лючия попросила Адама выяснить, есть ли хоть доля правды в том, что сказал Карлос. Адам позвонил кое-кому и узнал, что довольно часто Ник «способствовал» тому, чтобы его жену нанимали, намекая на то, что в случае отказа у заказчиков возникнут неприятности.