– Вы причина всех ее несчастий, – не удержавшись, добавила Эрика. – Поступайте так, как она просит.
Катринка занималась похоронами, стараясь организовать их так, как думала. Успокаивала дедушку и бабушку, стоя между ними на краю могилы в тени густых ветвей сосновых деревьев.
Были Жужка с Томашем, госпожа Гавличек – мать Томаша, Ота и Ольга Черни, тетя Зденка, Франтишек с женой и Олдржич. Приехал даже дядя Олдржич, привезя с собой воспоминания о прошедших счастливых временах, были работники спортивного комплекса и библиотеки, старики и старушки, которым Милена помогала выбирать книги, спортсмены, которые любили и уважали Иржку, представители спортивного клуба и городских властей. Пришли многие.
– Да будет над вами вечно сиять свет, – произнес старый священник, окропляя могилу святой водой. – Да будет вам вечный покой.
На следующий день после похорон, положив кожаный чемодан в багажник, Катринка села в машину рядом с Эрикой, чтобы отвезти ее на станцию. И тут ее начало трясти – страх парализовал ее тело.
– Что случилось? – заволновалась Эрика, помня о неустойчивом психическом состоянии Катринки.
– Ничего, – ответила Катринка. Если она не справится с этим страхом, то вся ее жизнь потеряна.
– Ничего, все в порядке, – она заставила себя повернуть ключ зажигания. Заработал мотор, и машина тронулась.
– Ты такая бледная, – заметила Эрика.
– Ничего. Пройдет. – Она старалась глубоко дышать, чтобы не так давило в груди.
– Все нормально, – добавила она, съезжая с горы и аккуратно объезжая автобус. Они приехали на скучную, невыразительную станцию, которая была примером советского блочного строительства, потом дожидались поезда Эрики. В последние дни они мало говорили. Все серьезные разговоры были слишком болезненны, а остальные – неуместны в этих обстоятельствах. Они стояли на платформе – высокая стройная девушка в цветастой юбке и белой блузке благодарила за что-то величавую женщину в красивом дорожном костюме.
– Будет тебе, – сказала Эрика. – Я сделала то, что сделал бы каждый на моем месте.
Возможно, мне следовало бы сделать больше, подумала она про себя. Она согласилась с Клаусом Циммерманом, что жизнь Катринки будет загублена, если она оставит ребенка. Но сейчас она в этом сомневалась. Девушка казалась ей беспредельно одинокой. В порыве чувства она крепко обняла Катринку.
– Береги себя, дорогая, – прошептала она. – Если тебе будет что-нибудь нужно, дай мне знать. Приезжай в любое время.
Она расцеловала Катринку в обе щеки, взяла чемодан и вошла в вагон.
– Пиши мне, – крикнула она на прощание.
Когда Катринка вернулась со станции, ее ожидали Томаш и Жужка. Они предложили свою помощь в уборке квартиры, которую нужно было сдать. Катринка решила все продать или раздать, за исключением особенно дорогих вещей: семейных альбомов, шерстяных платков, связанных Миленой, ее вышивок, лыж и удочек Иржки.
Все это она перевезет к бабушке, где будет жить в комнате, бывшей когда-то ее детской.
– Ты должна вернуться с нами в Прагу, – настаивал Томаш. Была середина июля, политическая атмосфера была накалена. В конце июня был опубликован манифест «Две тысячи слов», в котором реформаторы осуждали медленные темпы правительственных реформ. Двумя неделями позже Варшавский договор осудил его. Правительство отвергло ультиматум, и сейчас в Словакии шли переговоры с Советским Союзом.
– Мы покажем им всю серьезность наших намерений, – сказал Томаш. Жужка с тревогой слушала его. Для нее возвращение в Прагу означало демонстрации и страх за Томаша. Ходили слухи, что Советская Армия подтягивает свои части к границе Чехословакии.
При упоминании о Советской Армии Катринка побледнела. В Мюнхене она была настолько занята своей судьбой, что не только физически, но и психологически она была далека от событий в Праге, да и во всей стране. Сейчас она осознала, что борьба Чехословакии за свободу неотделима от ее жизни. Даже не осознав этого, она уже присоединилась к этой борьбе. Колонна, которую ее родители встретили в горах Венгрии, направлялась к чехословацкой границе. Столкновение с Советской Армией круто повернуло ее судьбу, судьбу ее родителей и ребенка. Увидев выражение ее лица, Томаш замолчал. Он подошел к ней и прижал к себе.
– Я хотел отвлечь тебя. Прости.
Она на мгновение тоже прижалась к нему, успокоенная исходящей от него силой.
– Все в порядке, – ответила она. Он заглянул в ее лицо.
– Ты должна поехать с нами. Мы найдем тебе занятие.
– Не волнуйся, – сказала Катринка. – Я найду чем заняться. – Она знала, что это необходимо, иначе она сойдет с ума.
На следующее утро Катринка, заставив себя сесть за руль «фиата», поехала к месту тренировок местной лыжной команды, маленькому плато, над которым возвышались две или три горы. В это время года они были покрыты зеленой травой с пятнами полевых цветов. Ворота базы были на месте, но подъемники, конечно, не работали. База напоминала заброшенный рудник.
Ота Черни собирался начать тренировку, когда приехала Катринка. Встревоженный бледностью ее осунувшегося лица, он поспешил ей навстречу.
– Что ты делаешь здесь?
– Я должна вернуть себе спортивную форму. Ты видишь, что со мной?
Все ее планы рухнули, она не знала, чем заняться, и решила жить по привычному распорядку прошлых лет.
– Ты торопишься, Катринка, – мягко возразил ей Ота. – Дай себе время прийти в себя. Хотя бы несколько дней.
Она покачала головой:
– Я сойду с ума от безделья.
Он задумался. В конце концов, разрешает же он своим спортсменам участвовать в соревнованиях с ушибами и растяжениями, почему же нельзя тренироваться с душевной болью в сердце?
– Хорошо, но ты должна во всем слушаться меня.
– Разве я этого не делала? – Ее улыбка была бледной копией той, что была раньше. Но это было лучше, чем ничего.
Он был очень рад встрече и широко улыбался. Обняв Катринку, Ота подвел ее к ожидающей его группе.
– Не всегда. Но теперь ты будешь следовать каждому моему слову. Начинать, когда я скажу, останавливаться, когда я скажу, есть, что я скажу. – Он оглядел ее. – Ты должна немного поправиться, а то тебя ветром унесет.
– Я сильнее, чем ты думаешь, – возразила она со слабой улыбкой, хотя сама не была в этом уверена. Она чувствовала, что горе переломило ее пополам.
Две следующие недели Катринка усиленно тренировалась. Она верила, что, только изматывая себя, она вернет себе прежнюю силу. Она ездила на велосипеде, занималась ходьбой, но оставила гимнастику и плавание, потому что не смогла смотреть на спортивный комплекс, боясь, что он вызовет у нее тяжелые воспоминания. С членами местной секции она каталась на склонах на специальных травяных лыжах. Она ходила по лесу на склонах гор среди высоких стройных деревьев. В воздухе стоял слабый запах хвои, солнечные лучи пробивались сквозь густые ветви и бегали вокруг солнечными зайчиками.
Не чувствуя вкуса еды, она ела вечерами мясо, клецки, овощи, приготовленные Даной, потом падала на кровать и засыпала без сновидений. А старики сидели перед телевизором и старались ни о чем не думать. Если бы не Катринка, Дана не готовила бы, а Гонза не выращивал бы овощи. Если бы не старики, Катринка пришла бы в отчаяние. Так они и поддерживали друг друга.
В начале августа Катринка в составе национальной команды Чехословакии выехала на сборы в Италию. Это был первый этап подготовки к сезону, который начинался в декабре. Почти все были знакомы друг с другом. Среди прочих здесь были Илона Лукански и красавец Владислав Элиас, который еще надеялся на роман с Катринкой. Жужка приехала прямо из Праги.
В компании жизнерадостных молодых людей Катринка ожила. Она не организовывала развлечений, но не отказывалась участвовать в них, шутила. Но смеялась лишь изредка. Если она замолкала на полуслове на середине песни, все относились к этому с пониманием. Весть о гибели ее родителей быстро облетела всю команду, и даже Илона Лукански выразила ей свои соболезнования. Илона не любила Катринку, но восхищалась Миленой, которая никогда не бывала в плохом настроении, как ее собственная мать. Милена была всегда добра к ней.