– Махтаб может войти со мной, – сказал Махмуди. – Я возьму ее на руки.
– Нет! – завизжала она.
Он попытался взять ее за руку, но она вырвалась. Люди, привлеченные шумом, начали оглядываться.
– Не-е-ет! – вопила Махтаб.
Разозлившись, Махмуди схватил ее за руку и грубо оттащил от меня. При этом он с силой пнул ее в спину.
– Не смей! – закричала я.
Путаясь в тяжелой чадре, я ринулась на помощь своей дочери.
Гнев Махмуди мгновенно обратился на меня: он орал во все горло, изрыгая все английские ругательства, какие только знал. От собственного бессилия я расплакалась.
Теперь уже Махтаб устремилась мне на выручку, протиснувшись между нами. Махмуди взглянул на нее, и его словно осенило, кто был всему виной. В слепой ярости он наотмашь ударил ее по лицу тыльной стороной ладони. Из разбитой верхней губы в пыль закапала кровь.
Отовсюду послышалось: «наджес», что значит «грязная». В Иране кровь считается источником заразы и должна быть немедленно смыта. Но никто и не подумал вмешаться в обыкновенную семейную перепалку. Ни Амех Бозорг, ни другие члены семьи даже не попытались утихомирить Махмуди. Они устремили глаза кто в землю, кто в пространство.
Махтаб громко плакала от боли. Я взяла ее на руки и попробовала остановить кровь краем чадры, а Махмуди все не унимался, выливая на меня поток непристойностей, которых я никогда от него раньше не слышала. Сквозь слезы я увидела его искаженное бешеной ненавистью лицо.
Я попыталась его перекричать:
– Нужно приложить к губе лед.
Вид перепачканного кровью личика Махтаб его немного отрезвил, но не вызвал чувства раскаяния. Махмуди обуздал свою ярость, и вместе мы нашли торговца, который согласился отколоть несколько кубиков от большого грязного куска льда и продать их нам в стакане.
Махтаб жалобно скулила. Махмуди обиженно дулся. А я пыталась «переварить» тот факт, что была замужем за сумасшедшим, который – согласно законам страны, где мне расставили ловушку, – имел надо мной неограниченную власть.
С тех пор как мы стали заложницами Махмуди, прошел почти месяц, и чем дальше, тем глубже он погружался в таинственную культуру своей родины. В мозгу Махмуди происходили какие-то ужасные изменения. Я должна была выбраться из этого ада вместе со своей дочерью, прежде чем он убьет нас обеих.
Спустя несколько дней, когда Махмуди куда-то ушел, а в доме воцарилось обычное послеобеденное затишье, я решилась на попытку к бегству. Вынув из тайника иранские риалы и взяв с собой Махтаб, я потихоньку выскользнула вон. Раз мне не удалось связаться с посольством по телефону, значит, я должна каким-то образом туда попасть. Я надеялась, что в манто и русари меня не примут за иностранку. Я вовсе не хотела ни с кем объясняться. Я плотно намотала на голову русари, чтобы не привлечь к себе внимание пасдара – вездесущей и устрашающей секретной полиции.
– Мам, куда мы идем? – спросила Махтаб.
– Сейчас я тебе объясню. Поторапливайся. – Я не хотела преждевременно вселять в нее надежду.
Мы быстро шли, сами не зная куда, продираясь сквозь пеструю и шумную уличную толпу. От страха у меня замирало сердце. Отступать было уже некуда. Кровь стыла в жилах при мысли о том, в какое бешенство придет Махмуди, когда узнает о нашем побеге, но возвращаться я не собиралась. Я позволила себе легкий вздох облегчения – какое счастье, что мы никогда больше его не увидим.
Наконец мы набрели на здание с надписью по-английски: «Такси». Мы вошли внутрь, взяли такси и уже через пять минут были на пути к свободе.
Я пыталась объяснить водителю, что нам нужно американское представительство при швейцарском посольстве, но он не понимал. Я повторила адрес, который мне продиктовала по телефону мама: Парк-авеню и Семнадцатая улица. При словах Парк-авеню водитель просиял и влился в хаотичный поток машин.
– Куда мы едем, мамочка? – повторила свой вопрос Махтаб.
– В посольство. – Мне дышалось уже гораздо легче. – Там мы будем в безопасности. И сможем оттуда уехать домой.
Махтаб взвизгнула от восторга.
Мы петляли по улицам Тегерана больше получаса и наконец остановились перед австралийским посольством на Парк-авеню. Водитель поговорил с охранником, который направил его за угол. Несколько минут спустя мы подъехали к святая святых – большому современному бетонному зданию с табличкой «Представительство интересов США при посольстве Швейцарии». У железных ворот дежурил иранский полицейский.
Я расплатилась с таксистом и нажала на кнопку селектора, вмонтированного в ворота. Электронное устройство сработало, ворота открылись, и мы с Махтаб очутились на швейцарской – уже не иранской – территории.
Нас встретил иранец и, обращаясь к нам по-английски, попросил предъявить паспорта.
– У нас нет паспортов, – сказала я.
Он внимательно нас оглядел, понял, что мы американки, и пропустил. Затем нас обыскали. С каждым шагом вперед у меня поднималось настроение – душа пела от радости, что мы свободны.
Наконец мы добрались до служебных кабинетов, где строгая, но в то же время дружелюбная американка армянского происхождения Хэлен Балассанян внимательно выслушала мой рассказ о нашем вот уже месячном заточении. Хэлен была высокая стройная женщина лет сорока, одетая нарочито не по-ирански – на ней был западный деловой костюм с юбкой по колено, голова – «кощунственно» не покрыта; она смотрела на нас полными сострадания глазами.
– Предоставьте нам убежище, – взмолилась я. – А потом как-нибудь отправьте домой.
– О чем вы говорите?! – сказала Хэлен. – Вы не можете здесь оставаться!
– Но не возвращаться же нам в его дом.
– Вы иранская подданная, – мягко пояснила Хэлен.
– Нет же, я гражданка Соединенных Штатов.
– Вы иранка, – повторила она, – и подчиняетесь иранским законам.
Любезно, но авторитетно она объяснила, что с того момента, как я вышла замуж за иранца, я подпадаю под законодательство Ирана. Юридически и я, и Махтаб – иранские граждане.
Я похолодела от ужаса.
– Но как же так! – попыталась я возразить. – Я урожденная американка. Я хочу ею оставаться.
Хэлен покачала головой.
– К сожалению, – мягко проговорила она, – вам придется вернуться к нему.
– Он изобьет меня! – вскричала я. И указала на Махтаб. – Он изобьет нас обеих! – Хэлен сочувствовала, но помочь не могла. – Нас держат в этом доме силой, – снова начала я, по щекам у меня потекли слезы. – Нам удалось выскользнуть через парадное только потому, что все спали. Нам нельзя возвращаться. Нас посадят под замок. Я по-настоящему боюсь того, что может случиться.
– Не понимаю, зачем американки это делают, – пробормотала Хэлен. – Я могу помочь вам с одеждой. Время от времени могу пересылать ваши письма. Могу связаться с вашими родными и сообщить им, что с вами все в порядке. Но это все, что я могу для вас сделать.
Простая и леденящая душу истина заключалась в том, что Махтаб и я были всецело во власти закона здешнего ортодоксального патриархата.
Мы провели в посольстве еще час – я пребывала в шоковом состоянии. Мы сделали все, что было возможно. Я позвонила в Америку.
– Я пытаюсь найти способ вырваться домой, – кричала я маме, находившейся за тысячи миль. – Попробуйте что-нибудь предпринять со своей стороны.
– Я уже связалась с Государственным департаментом, – сказала мама дрогнувшим голосом. – Мы делаем все, что в наших силах.
С помощью Хэлен я написала письмо в Государственный департамент США – его должны были переправить через Швейцарию. В письме говорилось, что меня держат в Иране силой и что я возражаю против перевода моим мужем нашего совместного имущества из Соединенных Штатов в Иран.
Хэлен заполнила какие-то бланки, выяснив у меня некоторые детали, касающиеся Махмуди. В первую очередь ее интересовал его гражданский статус. С тех пор как Махмуди впутался во всю эту историю с иранской революцией, он перестал добиваться американского гражданства. Хэлен спросила об его «зеленой карточке» – официальном разрешении на проживание и работу в США. Сейчас он мог вернуться в Америку и продолжать работать. Однако в случае слишком длительной проволочки срок действия «зеленой карточки» истечет, и ему будет отказано в праве на медицинскую практику в Америке.