Я не без проблем вылезла из верхней хлопковой юбки, стараясь ее не помять, и сдернула через голову платье. Мне не довелось узнать, что заменяло гномьим женщинам нижнее белье, потому что очень ненавязчивое предложение Дис примерить панталоны и прочие — не такие «откровенные», как у меня — вещи я не приняла. Так что теперь, намеренно не поворачиваясь к Торину, я смотрела сверху вниз на свои ноги и рассуждала, как он отреагирует. В караульной было темно, в спальне, конечно, тоже не устраивали иллюминацию, но…
Когда я собралась с духом и перестала созерцать собственные бедра, Торин обнаружился под одеялом. Ему оказалось все равно, что там у меня было под платьем, и мои муки он явно не разделял. Поколебавшись еще немного, я оставила белье на той же тумбе и, наконец, развалилась на мягком матрасе.
— Ниэнор, — в третий раз повторил Торин, — тебе вовсе не обязательно себя заставлять. Никто не будет нас торопить.
Я завернулась в свою половину одеяла, потягиваясь, и неожиданно мазнула пальцами по чужой обнаженной коже. Сбоку раздалось приглушенное шипение, будто воздух втягивали сквозь сжатые зубы, и я отдернула руку — температура, которая у Торина и раньше была, как у кошки, стала еще выше.
Он приподнялся на локте, погладил меня по плечу и спине и, очевидно, не найдя на них никакой ткани, зажмурился. Я ткнулась носом ему в щеку — Торин уже пах не табаком, потом и дымом от костра, как было на сторожевом посту, а вязкой кислотой вина и едва заметным мускусом. Теперь нам было позволено куда больше.
Я хотела быть с ним. Хотела, чтобы он сам это понял, — и опустила руку туда, откуда рождалось такое приятное тепло. Вместе с тем, что наша брачная ночь лишилась ритуалов, во мне растворились любые опасения, что я сделаю что-то не так: сложно нарушить правила, если их не установили.
Мы долго лежали рядом, словно выжидая подходящего момента, и я крутила упругие пряди, падавшие на подушку, — представить Торина с короткими волосами я уже не могла. Его тело постепенно менялось под моими пальцами, а я выгибала спину, подставляясь под хаотичные поцелуи.
Если в караульной мы просто механически двигались, то сейчас внутри меня все в одну секунду замирало, чтобы потом жаром и мурашками распространиться по телу. Я следовала за горячими руками, перетекала из одной формы в другую — медленно, чувствуя каждое проникновение так, будто все, что было во мне, скопилось внизу, под ноющим животом.
По ощущениям мы заснули только на рассвете, хотя внутри Горы было сложно судить о времени суток: здесь всегда не хватало солнечного света и царствовала прохлада, несмотря на множество горящих факелов и подобие окон под высокими каменными сводами.
Утро меня встретило хлопотавшими в спальне женщинами под предводительством бодрой Дис. Они поменяли воду в ванне, внесли новое платье, выбранное непонятно кем, и еще полчаса запихивали меня в шелка и мех. Дис утверждала, что мой наряд был домашним, а я смотрела, хлопая ресницами, на обилие драгоценный камней на вороте и богатую вышивку и с такой же уверенностью утверждала, что это платье можно было смело предлагать королеве. Дис выгнула бровь — и не ответила.
До завтрака меня встретил Трейн и отвел, взяв под руку, в один из парадных залов, где обнаружились все тринадцать гномов, включая Торина и заспанных Кили и Фили. Братья зевали и терли глаза, но даже в таком состоянии они, видимо, осознавали, что должно произойти. Они осознавали, а я — нет.
Трейн кашлянул, и гномы сформировали перед ним полукруг. Торин опустился на колени, и я, не сразу сообразив, что нужно было делать, не очень-то грациозно села рядом, подобрав юбки. Балин вынес красную бархатную подушку. Возле короны, которую носил Торин до битвы пяти армий, я увидела витую тиару, и Трейн, перехватив мой взгляд, ласково улыбнулся.
Отныне я становилась принцессой гномьего государства.
========== Эпилог ==========
Приближался очередной день рождения мистера Бильбо Бэггинса, призванный стать отправной точкой для следующей долгой истории, и к этому моменту я уже давно поняла, что перестала взрослеть. Я выглядела на все те же двадцать с копейками, несмотря на то, что планировала состариться и последние годы провести затворницей в Дейле, куда можно было сбежать от давящих стен Эребора.
Бильбо исполнялось сто одиннадцать. Кольцо Всевластия, о котором мистер Бэггинс в последние годы не говорил даже со мной, позволило ему прожить куда дольше, чем было отмерено суровой хоббичьей генетикой, но даже так он поседел и прибавил в весе. Я же напоминала себе вампира, которому было уготовано жить в Средиземье целую вечность и следить за сменой эпох.
Раньше Гэндальф регулярно брал меня с собой в Хоббитанию, но нынче мы редко там бывали: волшебник объяснял это тем, что нельзя приезжать в гости к Бильбо — и ничего не делать, кроме как играться с пухлощеким кудрявым Фродо. Меня все устраивало, Фродо — вроде как тоже, так что я не видела в этом проблемы.
Вполне ожидаемо, в отличие от застывшего возраста, мне не светило иметь детей, и я даже не была уверена, что смогла бы забеременеть от кого-нибудь здешнего человеческого мужчины. Поскольку ни Кили, ни Фили не обзавелись женами, в последнее время в залах Одинокой Горы царила довольно напряженная атмосфера, а мне все сильнее хотелось свалить к чертям собачьим на просторы Хоббитании или на пастбища Беорна.
Мория пустовала. Я не потратила много времени на то, чтобы убедить Балина никуда не уходить: гнома не особенно волновала его собственная погибель, но он не был готов вести за собой молодых воинов, если поход обещал окончиться плачевно. Трейн, узнав об этом, заметно расстроился, но, будучи уже далеко не юным гномом, признал, что если появится нужда переселяться куда-то из Эребора, этим займутся уже его потомки.
Я говорила Тауриэль, что не доживу до Совета в Ривенделле, и в результате крупно ошиблась — как раз предстоящий Совет давал мне надежду не умереть со скуки в гномьем царстве. Большую часть времени в Эреборе я была вынуждена ныть всем подряд, чтобы меня пустили гулять и дебоширить, и чаще всего со мной отправляли Кили и Фили, которые, как и я, с трудом приживались в замкнутых пространствах.
Близость к Лихолесью однажды обернулась приглашением на званый ужин, и я целый вечер перечитывала письмо от Трандуила, чтобы удостовериться, что это не розыгрыш и не ловушка. Как-то мы побывали у Элронда, и гномы вновь бурчали, что было бы неплохо отведать мяса, а не зеленого салата.
В общем, размеренная жизнь в городе под каменным куполом оказалась не по мне. Впрочем, это никак не влияло на то, что я, как завороженная, наблюдала за Торином, когда тот читал какие-нибудь важные бумаги или общался с послами в дни, когда Трейн слишком уставал. Я любила его — ни одного дня из прожитых в Эреборе не жалела, что носила тиару и могла называть Торина Оукеншильда, предводителя самых отважных гномов на свете, своим супругом.
Но помимо безусловной любви к Торину, у меня с некоторых пор появилась еще одна — к путешествиям и свободе, так что в день, когда гостивший в Эреборе Гэндальф засобирался в Хоббитанию, я умоляла волшебника взять меня с собой. Наш разговор не обошелся без свидетелей.
— Пришло время снова покинуть отчий дом? — спросил Торин, оставшись со мной уже наедине, и в его голосе я не услышала ни сожаления, ни злобы. — Если ты говоришь, что на Совете в обители эльфов Элронда будут обсуждаться важные вопросы, то мы как наследники рода Дурина не можем не принять в нем участие, — он улыбнулся, глядя на меня. — Однажды я заставил своих друзей забыть о чести и отсиживаться внутри Горы, но на этот раз такого не будет. К тому же моим дорогим племянникам не мешало бы развеяться…
Я обняла Торина за шею, быстро поцеловала в уголок губ и рассмеялась: за его спиной стояли вездесущие Кили и Фили. Делегация в Ривенделл росла в прямо-таки геометрической прогрессии.