— Но ведь речь идёт о спасении человека!
— Который спасённым быть не хочет.
— Вы понимаете, что жизни Полозовой угрожает опасность?
— Я-то понимаю, но сама Полозова на это плюёт!
— Это неважно. Вы начальник экспедиции, вы руководитель. Понимаете — ру-ко-во-ди-тель. Нужно сделать всё, чтобы немедленно вытащить Полозову из тайги!
— Я повторяю вам ещё раз: я не могу навязываться с помощью к человеку, который активно этой помощи принимать не хочет.
— Эх, Бондарев, был бы я немного помоложе…
— Ну, что было бы тогда? Вызвали меня на дуэль?
— Нет, просто отвёл бы за угол…
— Оставьте этот разговор, профессор. Мы уже условились — временно не выяснять отношений.
— Попробую. Каким транспортом располагает Полозова?
— Как директору института, в котором, по вашему утверждению, работает Полозова, вам полагалось бы знать об этом и самому.
— Согласен. И всё-таки?
— Четыре лошади и два десятка оленей. Можно предположить, что Семёнов поведёт Полозову через Асаханский водораздел в колхоз имени Двадцатого съезда.
— Нужно послать самолёт в этот колхоз или перехватить Полозову на водоразделе.
— На водоразделе ни одна машина не сядет.
— Сядет. Я полечу сам!
— Нет уж, извините! Ломать шею будете у себя в Москве.
— Кто мне не разрешит лететь?
— Я.
— Почему?
— Потому, что здесь распоряжаюсь я.
— Пошлите вертолёт.
— Не долетит. Не хватит светлого времени в оба конца.
— Вы чудовищный человек, Бондарев. Она ведь ждёт ребёнка!
— Знаю.
— В конце-то концов вы в своём ли уме? Или, может быть, вы заинтересованы в том, чтобы Полозова вообще никогда не вышла из тайги?
— Профессор, я вам набью морду.
— Да, да, это было бы интересно… Я вспоминаю вас, Бондарев, когда вы работали в Москве. По существу, вы совсем не изменились. Те же методы, те же приёмы…
— А вы, оказывается, ещё и философ?
— Когда вы начали набрасывать петлю на Полозову, я не сразу понял зачем. Теперь ясно… Вы оставили высокую свою должность в Москве добровольно. Вам стало душно в новой атмосфере. Вы боялись свернуть себе шею. И вы решили переждать, уйти в подполье. В духе времени вы поехали на Север, в тайгу, в глубинку. Здесь вас ещё не знали. Здесь вам дышалось свободнее — ведь вы привыкли жить без контроля, работать только единовластно.
— Подберите-ка слюни, Губин. Здесь вам не ясли. И вообще — хватит этих высоких материй.
— Но вы всё время думали о возвращении в Москву. И не с пустыми руками. И когда такой случай подвернулся, удав выпрыгнул из вас во всём блеске своих прежних возможностей.
— А мы ещё вернёмся в Москву.
— Вряд ли.
— Вернёмся.
— Нет.
— Поживём — увидим.
— Рассчитываете на слабую память?
— Наоборот, на сильную.
— Будто бы ничего не было, будто бы ничего и не запомнилось?
— Наоборот, было. Наоборот, запомнилось.
— Вам это невыгодно, Бондарев. Сильная память для таких, как вы, — лишние угрызения совести. Если совесть ещё осталась.
— Разговор зашёл слишком далеко. Пора его кончать. Вы не обвинитель, я не подсудимый. Да, есть у нас за кормой такие вещи, вспоминать о которых хотелось бы только со слабой памятью. Да, кое-где мы работали по-варварски, по-скифски, не жалея людей, забивая гвозди микроскопами! Но ведь, кроме этого, был ещё и настоящий энтузиазм, был порыв миллионов, были героизм и дерзания — разве об этом уже забыто? Ведь был Днепрогэс, была Магнитка, Комсомольск-на-Амуре, Сталинградский тракторный, Кузнецкстрой, московское метро — вот что такое сильная память!
— И тем не менее, Бондарев, не вам об этом говорить, вам уже не вернуться в Москву. Спрос на разговоры об энтузиазме, особенно в вашей трактовке, давно уже кончился. Вы со своей философией просто вышли из моды.
— Моды, как известно, определяются женщинами.
— И женщины уже донашивают ваш фасон. Ещё не могут отказаться от вас полностью, ещё тянутся к вам физически, по инерции, но нравственно они уже донашивают вас.
— Женщины и нравственность? Эх, профессор, что-то у вас там не в порядке с наукой, в вашем институте!
— Вот ещё одно подтверждение моим словам.
— Значит, донашивают нас женщины?
— Безусловно.
— Я бы не сказал…
— Я понял ваш намёк с самого начала. Как всегда, это был удар ниже пояса. И всё же…
— Ладно. Чтобы закончить эту дискуссию, которая, как говорили в старые времена, кажется, начинает постепенно перерастать в инструктаж, я назначаю вам через год свидание в Москве. Самое большее — через два. В моей приёмной.