«Москва, НИИ-240, профессору Губину. Связи неквалифицированным оформлением документации, учитывая ходатайство Министерства геологии и охраны недр, также ваше личное ходатайство, Прокуратура СССР дело Владимирской геологоразведочной экспедиции прекращает. Советник юстиции третьего класса Афанасьев».
28
Плакат, появившийся на доске приказов НИИ-240 1 марта 196… года:
Всем! Всем! Всем!
Ребята!
Маша Полозова родила мужика!
Вес — 4 400 000 миллиграммов!
Рост — 580 миллиметров!
Ура-а-а-а-а-а!
29
«Москва, улица Пирогова, двенадцать, Полозовой. Дорогая Машенька, от души поздравляю тебя рождением сына. Как самочувствие? Не надо ли чего? Если надо, проси всё, что необходимо, не стесняйся. Позавчера на конференции в академии очень сильно хвалили твой метод. Особенно ребята из Казахстана, с которыми ты работала прошлом году. Ну, будь умницей и скорее поправляйся. Ждём тебя. Иван Михайлович Губин».
«Москва, Пирогова, двенадцать, Полозовой. Рождение ребёнка узнал посторонних людей. Всё это очень последовательно вашем стиле. Избежание судебного разбирательства категорически требую записать мальчика моё имя, фамилию. Настоящим добровольно беру на себя все материальные обязательства, связанные воспитанием ребёнка вплоть совершеннолетия. До суда дело доводить не советую. Проиграете. Бондарев».
«Якутская АССР, Белый Олень, Бондареву. Илья, Вашу телеграмму я получила и долго плакала от обиды. Раньше, несмотря на всё, что произошло, я думала, что наибольшая трагедия жизни (разрыв желаний и возможностей) всё-таки не коснётся меня. Теперь я вижу, что это неизбежно и окончательно. Неистребимая духовная солдатчина и примитивизм сердца — главные и совершенно не поддающиеся никакому влиянию черты Вашего характера. Этой неизлечимой болезнью в сильнейшей степени поражено всё Ваше физическое существо… Ну как Вы не можете понять, что сейчас люди давно не живут теми законами и правилами, по которым всё ещё живёте Вы! Ну оглянитесь же вокруг себя. Ну попробуйте посмотреть на себя со стороны, новыми глазами. Ведь Вы же умный человек, Илья, Вы же умеете работать, Вам рано ещё ставить крест на самом себе. Так почему же Вы так глухи ко времени, почему так упорно тащите самого себя назад, в «старые добрые времена», когда Вы могли столь беззастенчиво и без всяких ограничений пасти скотину своих врождённых наклонностей и благоприобретённых привычек? (Простите за грубость, это я от отчаяния и злости.) За эти месяцы в больнице я много думала о Вас. Кто Вы? Откуда? Как понять Вашу внешнюю неуязвимость при всём внутреннем несоответствии элементарным нормам нашей жизни? И где Вы могли, всё время живя и работая в нашем социалистическом обществе, научиться этой утончённой буржуазной науке подавления и морального угнетения человека? Ведь от всех Ваших рассуждений о себе как о «хозяине», который всё держит в своих руках, у которого на всё положен свой глаз и никто не смеет «ни-ни», веет какой-то кулацкой, толстосумной, мироедской философией… Я сделала, кажется, слишком далёкое отступление от главной темы наших отношений. Но что поделаешь, слишком много разных мыслей и раздумий возникало в голове за эти долгие месяцы вынужденного безделья. Между нами пропасть, Илья, вряд ли что-нибудь возможно заново, но мне всё-таки очень хотелось бы, чтобы Вы стали иным, более мягким, интеллигентным, терпимым — другими словами, более современным человеком. И чем лучше Вы будете, тем светлее будут мои думы о Вас, когда я буду вспоминать о проведённых вместе минутах, тем меньше грусти войдёт в мою жизнь, когда зарубцуются раны и наступит время подведения итогов и оценки прожитого и пережитого. Так уж устроен человек: он не может одновременно и совершать поступки, и точно знать, какое место займут эти поступки в его будущей жизни. Человек сначала живёт и только потом понимает, как на самом деле жить было бы надо. Мудрость была, есть и, наверное, долго ещё будет наградой только за страдания. Маша».