Когда бронекатер смог впервые чуть-чуть приподнять нос, Максим почувствовал, что смертельно устал и хочет курить, что сейчас ему просто необходимо побыть с людьми. Нет, не командовать ими, не говорить им ободряющие слова, а просто посидеть среди них и помолчать. Все курили жадно и молча; некоторые, едва закончив одну, сразу же принялись за вторую самокрутку.
Во время перекура по-настоящему и перевязали раны Насибова и Якова Новикова. Лишь после этого, не кривя душой, Максим и сказал:
— После госпиталя, ребята, обязательно возвращайтесь к нам. Если согласны, на ваши места никого брать не буду.
Раненые в открытую не выразили ни радости, ни протеста. Но по тому, как запереглядывались остальные, понял: сказал самое нужное.
А гривастые волны одна за другой накатывались с кормы, словно торопили, словно подталкивали бронекатер. И он шел, шел, держа курс на остров Лавансаари. И дошел! С ощутимым креном на правый борт, но дошел!
Даже от помощи отказался, которую предложили два торпедных катера, выбежавшие встречать его.
Бегло осмотрев бронекатер, старший морской начальник высказал сомнение:
— С такими повреждениями можно и не дойти до Ленинграда. Своим ходом, конечно.
Максим, который все еще переживал гибель торпедного катера и Виктора, не успел ответить, его опередил Одуванчик:
— До Ленинграда? Своим ходом? Да любой балтиец до него на одном энтузиазме дойдет! А у нас — моторы исправные, и мы сами с руками!
Торпедные катера, вернувшиеся с задания значительно раньше, доложили, что сто второй бронекатер изрешечен вражескими снарядами, что он, возможно, и не вернется. Но бронекатер здесь, его палуба сдержанно подрагивала под ногами старшего морского начальника. И он был чрезвычайно рад этому. По-человечески рад. Только потому и не осадил Одуванчика, только потому вполне миролюбиво и сказал Максиму:
— Ты — командир, тебе виднее.
Максим ответил без промедления:
— Если позволите, день скоротаем под защитой ваших зенитных батарей, а ночью и начнем переход.
12
Западный ветер, резвившийся несколько дней, сделал и доброе дело: нагнал серых косматых туч, которые почти легли на умиротворенные волны, и бронекатер благополучно преодолел весь путь от острова Лавансаари до дамбы Морского канала. Здесь, оказавшись под ее защитой, Максим уменьшил ход до малого. Это была его маленькая командирская хитрость. Дело в том, что бронекатер всю ночь шел под военно-морским флагом, гордо неся его на гафеле мачты, в недавнем бою помеченной тремя глубокими царапинами от осколков вражеских снарядов. Ночью идти под военно-морским флагом, если ты не в бою, — нарушение устава. Чтобы была лазейка, Максим и решил подойти к месту своей стоянки уже после официального времени подъема флага на всех боевых кораблях.
Борисов, конечно, глазастый, он, возможно, уже знает, где и даже как они идут, однако теперь, если захочет, он сможет и не докапываться до истины, отметив в памяти только сам факт появления бронекатера, появления после подъема флага.
Максим искренне считал, что сегодня их катер имеет право на кое-какие привилегии: он возвращался с ответственнейшего задания, он принимал участие в расчистке пути для больших боевых кораблей советского флота. Ведь каждый остров и даже островок, откуда вышвырнули фашистов, — наш опорный пункт, наше пристанище на случай беды. Такое, каким уже является остров Лавансаари.
Издали увидели Борисова с Медведевым, дивизионных специалистов и машину с красными крестами на бортах; она стояла чуть сзади Борисова и точно у места швартовки сто второго.
Еще не закончили швартовку, а Борисов уже крикнул:
— В первую очередь — раненых! С рапортом успеешь!
Катер стоял вплотную к стенке, кроме того, их соединял трап, но к Насибову, когда он пошел с катера, с берега протянулось несколько дружеских рук, готовых поддержать, подхватить, если он хотя бы только качнется.
А Якова сопровождал брат. Обняв правой рукой за плечи, довел до машины и тут вдруг метнулся на катер, крикнув:
— Яшка, я мигом!
Не по трапу, а через леера сиганул на катер, чтобы через считанные секунды появиться уже с гитарой. Ее и протянул брату:
— Держи. Скучно станет — сыграешь что.
Яков здоровой рукой осторожно коснулся грифа гитары и ответил:
— Я быстро сюда вернусь. А она… Пусть она на моем рундуке лежит…
Он хотел сказать: «…как память обо мне». Не сказал. Чтобы не насторожить брата и товарищей. Только излишне решительно полез в санитарную машину.