Когда пловец четыре раза пересек бассейн, Леонид снова щелкнул секундомером. 1 минута 10,8 секунды показали бесстрастные стрелки. Сто метров за 1 минуту 10,8 секунды! Выше всесоюзного рекорда! Трудно было поверить этому. Если Важдаев даже на тренировке показывает такое исключительное время, легко представить, как он проплывет эту дистанцию на соревнованиях.
Нет, тут что-то не так. Леонид недоверчиво потряс секундомер и приложил его к уху. Может быть, эта точная машинка испортилась? Он снова щелкнул секундомером и сверил его с другим: работает безукоризненно. И все-таки ему не верилось.
— Еще раз! — забыв, что он совершенно не знаком с Важдаевым, нетерпеливо крикнул Леонид. — Проплывите дистанцию еще раз!
В бассейне засмеялись. Искреннее недоверие Кочетова было хорошо понятно присутствующим. Они сами еще вчера также удивлялись, впервые увидев Важдаева.
Виктор озорно блеснул глазами и вызывающе крикнул Леониду:
— Могу!
Он снова встал на стартовую тумбочку, но тренер решительно запретил ему плыть: «На сегодня хватит!»
Виктор с сожалением развел руками, будто говоря: «Делать нечего! Тренер не пускает!» — и крикнул Кочетову:
— Приходите вечером!
Целый день, даже не зайдя в гостиницу, где для него был приготовлен номер, бродил Леонид с желтым чемоданом в руке по Москве и думал. Он был в столице первый раз. Вокруг сновали люди, но он почти не замечал их. Только изредка вдруг обнаруживал, что идет по какой-то давно знакомой улице или мимо хорошо известного ему памятника. Тогда он останавливался, долго рассматривал широкую улицу или старинный памятник, не раз виденные на фотографиях, и шел дальше.
Незаметно для себя он очутился на Красной площади. Мавзолей Ленина. Леонид долго смотрел на задумчивые, строгие, вечно зеленые ели, опушенные хлопьями снега, на неподвижных часовых. Все это было ему удивительно знакомо: все точно так, как изображалось в кино и на картинах.
Стены и башни Кремля в этот ясный морозный день были покрыты инеем и сверкали на солнце.
Кочетов медленно ходил вдоль кремлевской стены и думал. До мельчайших подробностей вспоминал он увиденное в это утро в бассейне. Собственно говоря, — все было ясно. Месяц назад с величайшим трудом поставил он свой всесоюзный рекорд. Всего месяц назад! Да, не повезло новорожденному рекорду. Он умрет, так и не освободившись от пеленок. Несомненно, он просуществует еще всего лишь два месяца. Наступит всесоюзное первенство, и Виктор Важдаев шутя побьет его рекорд. А вполне возможно, что и двух месяцев не пройдет. Важдаев может, не ожидая первенства, в любой момент заявить о своем желании побить рекорд. Соберутся судьи и после заплыва зачеркнут в таблице рекордов фамилию Кочетова и впишут новое имя.
Леонид взволнованно шагал по Красной площади, старался успокоиться и трезво взвесить все.
Итак, — в чем дело? Не такой уж Виктор исключительный богатырь, но без устали плывет баттерфляем. Никто из пловцов всего мира не может так долго плыть этим самым тяжелым стилем. Значит, Виктор нашел какой-то «секрет».
Вывод? Какой же надо сделать вывод? Во-первых, обычный классический брасс устарел. Им уже не добьешься рекордных результатов. Во-вторых… Во-вторых, надо овладеть «секретом» Важдаева. Тогда мы еще поборемся! Да, поборемся, и неизвестно, кто будет впереди!
«Легко сказать — овладеть секретом Важдаева!» — хмуро подумал Кочетов.
А захочет ли Важдаев выдать свой секрет? Да еще теперь — накануне первенства СССР? Ведь все знают — на предстоящих соревнованиях именно между ними двумя разгорится особенно упорная борьба за звание чемпиона. Важдаев, как и всякий спортсмен, конечно, мечтает занять первое место и надеть почетный алый костюм чемпиона СССР. Станет ли он раскрывать свои «секреты» сопернику?
Леонид вспомнил рассказ Ивана Сергеевича о знаменитом американском прыгуне с шестом — Элиоте Стоунволе — победителе одной из международных олимпиад.
Стоунвол взял высоту 4 метра 25 сантиметров. В то время это был рекорд. Стоунвол легко брал разбег, бежал сперва медленно, потом все быстрее и быстрее. Втыкал свой тонкий, упругий бамбуковый шест в песок, мгновенно взмывал в воздух — целясь ногами прямо в небо, — делал над планкой какое-то неуловимо-быстрое движение и опускался по ту сторону рейки. Все в этом прыжке казалось очень простым, а на самом деле было неимоверно трудным.
Тысячи прыгунов пытались побить рекорд Стоунвола или хотя бы повторить его. Они месяцами тренировались, изучали законы биомеханики, без конца чертили на бумаге маленьких человечков с шестом, пытаясь разложить прыжок Стоунвола на составные элементы, понять, в чем секрет высоты.
И не могли понять.
Тогда один из американских спортивных клубов предложил Стоунволу выступить перед прыгунами-соотечественниками, чтобы они могли усвоить его технику. И хотя в момент прыжка все равно невозможно что-либо толком разобрать, так как прыжок стремителен, как молния, — Стоунвол категорически отказался от выступления.
Чемпион не хотел раскрывать своих тайн.
Стоунвол тренировался в своей усадьбе на специально созданном для него одного маленьком стадионе. Этот стадион был обнесен высоким плотным забором, чтобы никто, чего доброго, не подглядел, как берет разбег чемпион, на каком расстоянии от перекладины втыкает он бамбуковой шест, как проносит тело над планкой.
У Стоунвола был личный тренер, который получал от него жалованье, не мог тренировать никого, кроме хозяина, и должен был молчать, как рыба.
Американские спортивные воротилы предложили упорному Элиоту Стоунволу бешеную сумму — 35 тысяч долларов — за то, чтобы он позволил заснять свой прыжок на кинопленку. Дельцы надеялись, что на экране можно разложить движения прыгуна на отдельные элементы и изучить их.
Стоунвол отказался. Он подсчитал, что ему выгоднее быть монополистом, пользоваться славой и брать дорогие призы на состязаниях, чем передавать свой секрет другим. А вдруг тогда кто-нибудь прыгнет выше его?
Так и оставался нераскрытым «секрет» Стоунвола, пока другие спортсмены не побили его рекорда…
«Да, захочет ли Важдаев раскрыть свой секрет?» — снова и снова думал Леонид.
Уже много часов бродил он по Москве. Проголодавшись, зашел в кафе. Время было не обеденное, народу в зале немного. Он выбрал столик под пальмой, сел, огляделся.
«Обязательно эти волосатые пальмы, — усмехнулся Леонид. — Почему везде именно пальмы?»
Заказал обед молоденькой, очень важной официантке в накрахмаленной белой наколке с острыми зубцами, напоминающей корону, и стал ждать.
Рядом с ним за круглым столиком сидели два пожилых человека с орденами Ленина на груди. Один — сосем седой, с косым шрамом на виске, был в синем костюме, другой, помоложе, — в кителе. У обоих были темные, загорелые лица. Только потом Леонид понял, что это не загар: из их разговора Кочетову стало ясно, что это мастера-сталевары с Урала. Кожа на лицах собеседников потемнела от вечно пышущих жаром мартеновских печей.
— Понимаешь, — говорил седой мужчина в синем костюме, оживленно жестикулируя вилкой. — Показал я Коле Замойскому, как добиться, чтобы печь при выпуске металла не охлаждалась. Ах, да ты же Колю Замойского не знаешь! Совсем мальчишка — девятнадцати годов ему еще не исполнилось. И что же ты думаешь? Через три недели сварил этот мальчишка сталь на четыре минуты быстрее меня!
Оба мастера дружно засмеялись.
— Нет, ты подумай, — сверкая глазами, продолжал седой мужчина. — Он всего-то у печи без году неделя, а уже скоростные плавки дает!
— А что ты думаешь? — весело отвечал ему другой сталевар. — Такой паренек через год всю науку превзойдет — станет мастером хоть куда! Потому — учат их, не старые времена-то! Меня мастер, немец Вельтман, семь лет к печи даже близко не подпускал. Только знай за пивом бегай да двор убирай. А числился я учеником. Спрошу, бывало, о чем, так мастер — вежливый был, черт! — не выругается, не ударит, а просто притворится, будто и не слышал вопроса.