Фафочка не очень представляла, чем занимаются муж и жена после свадьбы. Ну вот, когда уже выпили за тамаду и гости разошлись, молодые супруги остались вдвоем, он расстегивает ее платье – “Нуца-бебо, сделайте, пожалуйста, побольше пуговиц!” – платье падает на пол, и… После “и” Фафочка терялась. Но утром жена просыпается в кровати рядом с мужем, и ее волосы красиво раскинуты по подушке – это Фафочка знала наверняка.
Олико побегала по “закрытым” магазинам ЦК и Совмина – по звонку своего высокопоставленного одноклассника – и достала деликатесы. Икра черная в синей банке, икра красная в красной, вино марочное, лимонад “правительственный” с золотой бумажкой… Ей было некогда разводить с Фафочкой разговорчики. И зачем? Разве Фафочка ее о чем-нибудь спросила, посоветовалась? Пришла в дом с каким-то чернобровым мальчиком и заявила: “Я выхожу замуж!”
Олико и с Володей не разговаривала. Может, потому что было некогда. Он то работал с утра до вечера, то валялся на кровати, накрыв лицо носовым платком. Как будто ему совершенно все равно, за кого выходит его дочь.
– Тамадой кого назначишь? – кричала ему Олико с кухни.
– Кого-нибудь из Кобаидзе, они все пьют как лошади, – отвечал Володя из-за занавески.
– А в свадебное куда отправим?
– К Дусе в Ленинград.
Вот и весь разговор.
Нуца Церетели пила кофе за кухонным столом. Потом она переворачивала чашку и смотрела на линии, бегущие ее по дну. Дороги, которые ей, на кресле, не покрыть. Фафочка подсаживалась к Нуце. Последняя надежда.
– Бабушка Нуца, – начинала она тихо и краснела, – а крови сколько будет в первую ночь?
Нуца отрывала от чашки голубые глаза.
– Литра два-три, – отвечала она.
Фафочке казалось, что она влюблена до безумия, совсем как в романах. Ей еще не было противно вспоминать те моменты – нечастые, правда, – когда жених касался ее тела своими тонкими, немужскими ручками. Обычно это происходило вечером, когда он провожал ее домой после уроков с репетитором (Фафочка готовилась к поступлению в вуз). Они заходили в длинный темный проход во двор, и как раз напротив кабинки туалета он поворачивал ее к себе лицом и начинал быстро, как при обыске, рыскать руками по ее бомбам. Ей становилось стыдно, хоть умри, запах туалета ударял ей в лицо, но она не двигалась. Она только обмякала всем телом – вот-вот упадет, и тогда жених отрывался от нее, и во двор, пошатываясь, она заходила одна.
– Поскорее бы уж эта свадьба, – вздыхала Олико, отходя от окна.
– Пли! – почему-то выкрикивала Нуца со своего кресла.
“Поскорее бы уж эта свадьба!” – думала Фафочка, растягивая раскладушку. Ее бомбы были готовы взорваться.
Вдруг из Кутаиси сообщили, что умер муж Надии Андро Кобаидзе, и Фафочкину свадьбу – первую, чтоб не ошибиться, – пришлось отложить.
Надия потребовала, чтоб некролог был в газете “Комунисти”, не меньше. Мой муж – герой войны, говорила теперь Надия о том, кого всю жизнь называла извергом. Олико пришлось опять беспокоить своего высокопоставленного одноклассника. Но Гурами согласился только на газету “Тбилиси” – время-то было еще старое, не горбачевское, когда каждый-всякий говорит и пишет что хочет. Надия все равно рассказывала всем, что некролог был в газете “Комунисти” – пусть идут проверяют!
Женщины поехали на правительственной “Волге” Гурами, а Володя – на своей инвалидке. Наказание, а не машина. Хотя ее, по списку, могли купить только ветераны войны. Приходилось выделывать руками цирковые пируэты, чтобы сдвинуть ее с места. Со всех районов Грузии начали съезжаться в Кутаиси родственники, пошли растягивать раскладушки, прятать грязные носки под матрац…
“Фиджи, ты красива, как цветок!” – сказал Фафочке Гурами Джикия, когда она садилась к нему в машину. Гурами часто говорил о себе: “Хотел бы я быть поэтом, но кто же будет республикой управлять?” Фафочка не верила, что красива, как цветок. И если бы ей сказали, что многие будут приходить на похороны Андро Кобаидзе, чтоб на нее, Фафочку, посмотреть, – тоже бы не поверила, ни за что.
У Олико был целый список просьб к Гурами. Ей надо было успеть за три часа езды. Но Гурами укачивало в машине, как беременную женщину. Они останавливались тут и там, и его выворачивало. Когда он приходил в себя, Олико приступала к делу. Дяде Серго с сыном надо срочно перейти на грузинскую фамилию – через фиктивный брак с бабушкой Нуцей, конечно, – мальчику ведь в институт поступать! Кому он нужен с такой фамилией? Это раз…
Дядя Серго с сыном были уже в Кутаиси – крутили по залу черный рояль. Надия руководила мужчинами, колеса скрипели, рояль разъезжал из угла в угол, но в дверь не пролезал. Можно было разобрать его на части, но время не позволяло. Надия распорядилась ставить гроб на рояль. Кто-то из “извергов” Кобаидзе осмелился заметить, что будет высоковато, и предложил подрезать ножки. На что Надия ответила одним (историческим) словом: “Беккерия” (“Это “Беккер”!”). Очень много лет, до тех пор пока рояль не продали маленькому немцу, все считали, что именно так называется музыкальный инструмент, который всегда молчит.