Речь премьера в защиту и обоснование билля была выдающаяся по своей искренности и серьезности. Он перечислил все меры, принятые для того, чтобы страна не страдала от недостатка съестных припасов, и убедительно доказал, что, пока сохранилось сообщение с Америкой, бояться голодовки нечего. При этом он подчеркнул тот факт, что все американские порты уже закрыты для всех эмигрантов из Европы, за исключением прибывающих из Великобритании, и, если на Британских островах отмечен будет хоть один случай заболевания чумой, тогда, действительно, чрезвычайно трудно станет получить пищевые продукты из Америки и Колоний. Он умолял Палату не примешивать партийных интересов к обсуждению такой неотложно-необходимой меры, от которой зависит безопасность Англии, доказывая, что в такой критический момент, не имеющий прецедента в истории человечества, обязанность каждого гражданина забыть о своих личных интересах и быть готовым всем пожертвовать для общего блага.
Речь эта, несомненно, произвела большое впечатление, но впечатление это было разбито ответной речью лидера оппозиции, м-ра Брамптона. Он весьма прозрачно намекнул, что внесение билля со стороны правительства не что иное, как военная хитрость и поход на избирателей. Он издевался над трусостью тех, кого пугает «русская эпидемия», и закончил советом не терять самообладания и хранить подобающую британцам стойкость и хладнокровие, вместо того, чтобы запереться на ключ и погубить свою торговлю. «Неужто же мы такие трусы, что, как кролики, при первой же тревоге, забьемся в свои норки?»
Прения, хотя и долгие, ничего к этому не прибавили; голоса разделились, и правительство было разбито - десятью голосами.
К десяти часам вечера об этом знала уже вся страна, и всюду значительное большинство молодого поколения не склонно было принимать всерьез опасность. Оно почти радовалось ей: тут пахло авантюрами, а молодость, ведь, не мыслит смерти в применении к себе, а лишь по отношению к другим.
- А знаешь, если эта дурацкая чума и вправду к нам придет… - говорил молодой человек лет двадцати двух, сидя с приятелем в буфете гостиницы «Коричневый Шарик».
Приятель высоко поднял ноги, поставил их на перекладину своего высокого табурета и подмигнул девице, стоявшей за прилавком.
- Ну? Так что будет тогда? Говорите же, - заинтересовалась буфетчица.
- Тогда, брат, тем, кто останется, будет лафа.
- Да, ведь останутся-то, говорят, одни только женщины, - возразила буфетчица.
- Ого! Вы, должно быть, не здешняя, - изумились молодые люди.
- Конечно, нет. Я лондонская. Вчера только приехала и не останусь долго, если у вас всегда так, как сегодня. За весь день не было и дюжины гостей; да и то придет человек, наскоро опрокинет стаканчик и уйдет - даже не посмотрит, какие у меня волосы: черные или каштановые.
Молодые люди оба немедленно же сосредоточили, свое внимание на хорошенькой белокурой головке так жестоко обиженной продавщицы.
- Ну, это вы напрасно. Я сразу заметил, что вы блондинка, поспешил заверить один из них.
Другой, до тех пор больше молчавший, вынул папироску изо рта и сказал: - Сейчас видать, что настоящий цвет - перекисью водорода такого не получишь. Продавщица подозрительно воззрилась на него.
- Успокойтесь, деточка, он это без хитрости сказал. Дикки человек серьезный; притом же это по его части - он представитель оптовой торговли химическими продуктами.
Дикки серьезно кивнул головой и с видом эксперта повторил: - Я сразу вижу, когда цвет неподдельный.
- Вот это я люблю, когда человек смотрит не мимо, а не то, что у него перед глазами, - одобрительно заметила продавщица. И Дикки скромно принял комплимент, заметив, что у него уж такая работа: ко всему зорко присматриваться.
- А вот большинство мужчин слепы, как летучие мыши днем, - возразила продавщица и начала приводить такие примеры из личного своего опыта, что все трое увлеклись беседой и не особенно были довольны, когда она была прервана появлением нового посетителя.
Это был невысокого роста блондин с нафабренными и закрученными усиками. Он подошел к буфету с видом завсегдатая и удивился:
- Что такое? А где же Цилли? Вы, верно, здесь, недавно?
Продавщица, сразу распознав habitue, подтвердила, что она здесь всего второй день.
- А я целых два месяца здесь не был, - пояснил блондин и заказал «скотч». Он, очевидно, соскучился по хорошей компании, так как принес себе стул, уселся неподалеку от буфета и заговорил, обращаясь ко всем трем разом:.
- Я только сегодня вечером приехал из Европы. И, знаете, так рад, что вернулся, домой - сказать вам не умею, что там только творится!… - Он повел левой рукой жестом ужаса и отвращения и залпом выпил полстакана виски.
Дикки приготовился слушать внимательно, в то же время не менее внимательно разглядывая во всех деталях костюм приезжего. Дикки слыл модником и должен был поддерживать эту свою новоиспеченную репутацию. Его приятель насупился и попробовал было продолжать приватный разговор с хорошенькой продавщицей, но эта молодая особа, понимая разницу между случайным посетителем и завсегдатаем, поощрила последнего приветливой улыбкой и возгласом:
- Так вы из Европы? Подумайте!
- Да, знаете, и рад, что выбрался оттуда. Два месяца ездили там по разным городам, больше
все в Германии и Австрии - но последние две недели только даром тратил время. Никаких дел нет.
- Да что вы? - с серьезным видом удивился Дикки.
- Ах, вы это про чуму! - заметил его друг. - Она и так нам надоела до смерти. Уж сколько времени в газетах только об этом и кричат. Я бы хотел забыть о ней.
Блондин перегнулся вперед и поставил на прилавок свой пустой стакан. - Налейте, барышня, еще. - Вы говорите: надоела. Погодите - что еще будет впереди. Это прямо ужас. Если я расскажу вам, что я видел за последнюю неделю, вы не поверите.
- А вы лучше не рассказывайте, - я и так вам верю. Да и что толку заранее трястись от страха. Лично я убежден, что до Англии она не доберется. Иначе, она давно бы уже проявилась и у нас. Я думаю, что…
Он вдруг запнулся на полуслове, пораженный выражением лица блондина. Тот сидел с раскрытым ртом и неподвижно, пристально, стеклянными глазами смотрел мимо буфетчицы на аккуратно расставленные блестящие стаканы и бутылки разных форм. Лицо его было ужасно.
Буфетчица нервно вздрогнула и отодвинулась. Молодые люди оба вскочили с мест и перенесли свои стулья подальше. У всех троих мелькнула одна и та же мысль. - Этот чистенький, опрятно одетый блондин болен белой горячкой.
Атмосфера комнаты, из веселой, интимной, мгновенно стала тревожной и напряженной, полной недоумения и страха.
Наступило жуткое безмолвие; затем раздался звон стекла; блондин, державший в руке стакан, судорожно стиснул его так крепко, что стакан лопнул и осколки посыпались на пол;
- Послушайте, что же это такое? - невольно вырвалось у первого юноши. Буфетчица прижалась к полкам и насторожилась, нервно вздрагивая. Она была девица опытная, видавшая виды.
Голова блондина запрокинулась назад, отгибаясь все дальше, словно ее тянула какая-то невидимая сила. Глаза его, как будто напряженно следили за какой-то точкой, передвигавшейся все выше и выше вдоль стены с полками позади буфетной стойки; постепенно эта точка дошла до потолка и двигалась по потолку, по направлению к блондину.
Затем, вдруг, сразу, страшная напряженность мышц ослабла, блондин уронил голову на грудь и схватился обеими руками за затылок, дыша тяжело, прерывисто.
- Слушай. Ты как думаешь - он болен? - спросил первый юноша.