Огнем обожженное слово: «Тревога!»
«…Сменился с вахты и проверял работы по ремонту в трюме. Матрос Цитрик по колено в грязной воде, согнувшись калачиком, едва втиснулся в выгородку размером 1х1 метр (к тому же там проходят две толстые трубы) и разбирал подпятник. Да это чудо - при температуре плюс 35 проработать два часа в таком вот положении, а потом еще отстоять положенную вахту. И знать, что впереди несколько месяцев такой же, если не более трудной, походной жизни в океане, без привычного земного уюта, даже без нормального гальюна. И при всем этом ни жалоб, ни тени уныния».
Эти строки вызывали у меня в памяти другие даты и имена. Сорок первый год, прорыв подводной лодки М-171 в неприятельский порт, в губу Петсамо-Вуоно, о чем я уже писал, лодка тогда попала в тяжелое положение. Выход из него во многом зависел от мастерства и самоотверженности одного человека - трюмного старшины Тюренкова. И тот не подкачал, сделав все возможное и, казалось бы, невозможное. Или акустик с «малютки» Фисановича Толя Шумихин. О его мастерстве и жадности к овладению приемами своей профессии ходили легенды.
Пусть сейчас иная техника, иной сложности задача. Но опыт минувшей войны живет в духовном настрое подводников, в их мастеровитости, в сознании каждым своей персональной ответственности за всех, в способности реализовать эту ответственность делами. Так, как реализовал ее Цитрик, который выполнял чертовски трудную, но необходимую для корабля работу, зная, что никто не справится с нею лучше, чем он…
Читая дневник, я ощущал жизнь корабля. Вместе с автором радовался, когда все шло нормально, улыбался, когда представлял себе картину тропического ливня и наших ребят, высыпавших на палубу с мылом и мочалками, чтобы воспользоваться даровой пресной водой. И вместе с автором переживал сложные положения, от которых в океане никто не застрахован.
«Во время ночной вахты обнаружили судно. Мы шли прямо на него. Когда дистанция сократилась, я остановил дизель и начал погружаться. После того, как задраили люк и ушли на перископную глубину, лодка стала стремительно падать вниз. Я увеличил ход моторам до среднего, рули поставил на всплытие. Однако это сразу не помогло. Дал полный ход моторам. Механик начал продувать среднюю. Погружение прекратилось, и лодка начала всплывать с дифферентом на корму. Продули кормовую группу. Выскочили на поверхность, я остановил моторы, и лодка закачалась на волнах.
Несколько мгновений мы молчали. Конечно, ничего страшного не произошло. Но в такие моменты каждый с особой остротой ощущает, что под нами глубина 5000 метров, а до базы - 5000 миль. Ко всему этому корабль, с которым мы расходились, был близко. Когда всплыли и отдраили люк, отчетливо виднелись ярко освещенные иллюминаторы. Виновниками этого нечеткого маневра оказались трюмные, вернее даже один из них. Вывод: усилить контроль и повысить требовательность. А вместе с тем продолжать учебу, тренировки, добиваться высокой классности…»
И дальше нет ни одной записи, где не говорилось бы об изучении корабля, тренировках, сдаче экзаменов на классность, о соревновании между вахтенными сменами.
С теми, кто отстает в учебе, дополнительные занятия. Система индивидуальных занятий. И для всех - технические викторины, вечера техники, КВНы на технические темы. Снова и снова осознаешь: техника - знамение времени, техническая эрудиция - опорная база боевой готовности моряка…
«Мы в центре циклона. Волна 8-9 баллов. Огромные пенящиеся волны-чудовища бродят по горизонту. Дует сильнейший ветрище, Ночью не поймешь, где небо, где море, - все сплошная вода, шум и грохот. После заступления на вахту смотрел полыхающие по всему горизонту зарницы. Хотели увеличить ход, но лодку тут же накрыло волной, и вода с адской силой хлынула в центральный пост. Я был как после душа. И вахтенный офицер тоже. В эти мгновения с моих ног сорвало сандалетку и унесло в море, вторую я сам выбросил… И так бесконечное число раз налетали все новые и новые водяные валы, мы едва держались на ногах, продолжая нести вахту».
Над хмурой Атлантикой бродят циклоны
И хлещут дождями по майским закатам,
Здесь воздух - не воздух, сырой и соленый,
И рваные тучи - как грязная вата.
Насквозь просолились отсеки и мили,
Сердца просолились и стали чуть строже,
А дни каруселят все мимо и мимо,
Как волны, одни на другие похожи.
И кажется, путь наш, как мир, бесконечен
По серой пустыне, по волнам-ухабам.
Он даже на карте не будет отмечен -
Мы слишком малы для такого масштаба.
Такими представляют они, монотонно-утомительные, похожие друг на друга походные будни. И на каждом листике календаря, вывешенного в центральном посту, обозначено: сколько дней корабль в походе. Смотрят люди, прикидывают про себя: до возвращения еще далеко, лучше о нем и не думать. А вот до встречи с танкером, который, помимо всего прочего, доставит почту, осталось немного. На это и нацеливаются все помыслы. Наконец он наступает, праздничный день:
«Все эти сутки почти не спал. Уснул, а в 4.00 был уже на ногах. К этому времени мы находились в точке встречи с танкером. Поднялся на мостик, ночь была сравнительно светлая. В это время доложили - обнаружен белый огонь.
Через несколько минут он потерялся. Мы усиленно его искали и все-таки нашли. А танкер нас не видел. Мы выстрелили двумя красными ракетами, вытащили на мостик прожектор, приготовили людей. Увидев ракеты, он начал нам отвечать прожектором. Написал, чтобы мы подошли. Управляя моторами, мы приблизились, даже слегка «поцеловались» бортами. Началась передача продуктов, через шланги подавалось топливо. Наконец после мешков с картофелем, капустой и свежим мясом в наши руки переплыл драгоценный мешок с почтой: газетами, журналами и самой большой ценностью - письмами. Как ни велик был соблазн распаковать мешок и увидеть дорогие каракули моего «зайчика», я все же не сделал этого, пока не была закончена приемка топлива и продовольствия. И лишь когда попрощались и отошли, мешок был вскрыт и по трансляции начали вызывать счастливчиков, которым пришли письма. Надо было видеть радостные, сияющие лица! Эти письма были самой высокой наградой за все пережитое и испытанное, за эти дни зноя и холода, штормов и циклонов…»
Запись от 7 ноября:
«Где- то играют марши, произносятся тосты, льются звуки вальса, радость и веселье. Праздники. Грустно, что редко приходится быть в это время в кругу семьи. Если там, на берегу, миллионы людей, сидя за столом, поднимают тосты и поют песни во славу нашей Родины, то для нас эта слава, сила и мощь заключена в боевых торпедах…»
Но в конце концов наступает день возвращения.
Не шелохнутся бонов поплавки.
Бредут и тонут в пышных травах,
А на асфальте у казарм подплава
Матросы мелом чертят городки.
В гранитных чашах северных озер,
Играя, облака купают крылья…
Как много все же дней прошло с тех пор,
Когда в последний раз мы дома были!
Я под ладонью чувствую тепло
Стальных листов на мостике подлодки.
Сегодня штормам и ветрам назло
Не нужно мне читать метеосводки.
Из походного дневника Владимира Жураковского мы узнаем лишь совсем немногое о долготерпении, воле и мужестве наших моряков. Но даже и этого достаточно, чтобы проникнуться величайшим уважением к тем, кто значительную часть своей жизни проводит в океане, в негостеприимной и грозной стихии.
Мне остается добавить, что вкрапленные в повествование стихи тоже принадлежат перу автора «совдоверительного» дневника.
Снова в Полярном!
…И все- таки больше всего меня тянуло в Полярный -в Полярное, как назывался этот городок во время войны. Именно с ним было связано большинство моих воспоминаний о тех далеких годах. Я все эти три десятилетия жил ощущением, что Полярное - средоточие всей боевой жизни флота. «В наше время» отсюда тихо и незаметно уходили в море подводные лодки и возвращались сюда, громогласно возвещая артиллерийскими выстрелами о числе потопленных транспортов. Екатерининскую гавань покидали эсминцы и приходили назад, накрутив на лаги сотни миль, неся на своих корпусах и надстройках следы от стальных осколков и от тяжких ударов океанской волны. Сюда стекались донесения со всех участков арктического театра морской войны и отсюда же шли решительные приказы на корабли, растворившиеся в неоглядной дали, в штабы бригад, полков и дивизионов. С расположенных поблизости аэродромов взмывали в воздух самолеты - одни из них вели бои тут же, в небе над городом, другие, с подвешенными под фюзеляжем торпедами или с тяжелой бомбовой начинкой, уходили в сторону моря, на поиск вражеских кораблей.