Выбрать главу

Пока Вера стояла в очереди за яблоками, Анна Дмитриевна занялась остальными покупками и теперь не спеша рассматривала витрину кондитерского отдела. К ней подошла жена начальника штаба Южанина и тихо спросила:

- Насчет наших слышали?

- Нет. А что именно?

- Лейтенант Кормушенко остался на полюсе с двумя моряками, - прошептала на ухо женщина. - Бурая был. Лодка пошла на погружение, а они застряли на льду…

Анна Дмитриевна побледнела:

- Откуда вы знаете?

- Радио с моря получили. Только это - между нами, - строго наказала она и исчезла.

Анна Дмитриевна стояла ошеломленная, даже и понимая, что с ней происходит… «Мерзкая баба!…» Сколько Максимов ни вел борьбу с «сарафанным радио», как ни наказывал отдельных болтунов среди офицерского состава, они были неистребимы, и через них жены иногда узнавали то, что никому из гражданских лиц не положено знать.

Кто- то тронул ошеломленную Анну Дмитриевну за плечо. Она оглянулась и увидела Верочку: из-под белого пухового платка смотрели улыбающиеся глаза. Она подняла сумку, наполненную яблоками, и сказала:

- Все в порядке. Пошли! - Взяла Анну Дмитриевну под руку, и они направились к выходу. - Давайте я донесу ваши яблоки, - настаивала Вера. Она остановилась под фонарем и, пристально взглянув на Анну Дмитриевну, заметила бледность лица. - Что с вами? Вам плохо? - испуганно спросила она.

- Немного нездоровится. Не обращай внимания, со мной бывает: не выспишься - и голова побаливает…

- Тем более, давайте доведу вас до дому, отдохнете, и все как рукой снимет.

Вера попыталась насильно отобрать авоськи, нагруженные всякой снедью.

- Знаешь, Верочка, - неожиданно сказала Анна Дмитриевна. - Мне домой что-то не хочется. Я бы Танюшку повидала.

Вера обрадовалась.

- Ох как хорошо! Идемте, посидим, чайку выпьем… Они поднялись на второй этаж и открыли дверь. Таня бросилась им навстречу:

- Тетя Аня, скоро папа привезет мне большого-пребольшого медвежонка.

- А где твой папа?

- На Севере, в гостях у белых медвежат.

Таня показывала своих кукол, потом с трудом уложили ее спать.

…За окном выла вьюга, а в комнате было тепло, уютно. В полумраке сидели две женщины, такие разные по возрасту, внешности, характеру. Одна - седая, с усталым лицом, сдержанная, замкнутая. Другая - круглолицая, розовощекая, наивно-простодушная, с открытым доверчивым сердцем. Эти две женщины, совсем непохожие одна на другую, сейчас не чувствовали между собой разницы. И это понятно: они были связаны морем и одной судьбой.

Анну Дмитриевну слегка лихорадило, она попросила шерстяной платок, накинула на плечи и сидела на тахте, поджав под себя ноги, собравшись в комочек. Она не решалась заговорить первой. И только когда Вера приласкалась к ней, положив голову на плечо, не выдержала, мягко сказала:

- Ой, Верочка, сколько таких походов на моей памяти, и все обходилось хорошо. Уж такая дурная наша бабья натура. Муж в море, по горло в работе, ему некогда вспомнить о семье, а нам все страхи мерещатся, сидим на бережку и разными мыслями терзаемся.

- Вы думаете, ничего не случится?

- Ничего, - твердо сказала Анна Дмитриевна и погладила ее шелковистые волосы.

В сумраке Вера не могла видеть лица Анны Дмитриевны, но ощущала близость своей старшей подруги и верила ей больше, чем себе самой.

20

- Тооо…варищ лейтенант… Тоо…варищ лейтенант… Тооо…варищ…

Человек шел сквозь пургу, припадая на ушибленную ногу. Снег слепил, забивался внутрь мехового капюшона. Он брел, тяжело передвигая ноги, останавливаясь, поворачивался то в одну, то в другую сторону и, натужив горло, по-прежнему звал:

- Тооо…варищ лейтенант…

Еще час назад он был не один, а вместе с друзьями, видел огненную шапку, вспыхнувшую над кораблем, и металлическую сигару, что вынырнула из пламени и несколько секунд почти неподвижно висела в воздухе, прежде чем устремиться ввысь. Запомнилась фигура лейтенанта Кормушенко, он в этот момент прильнул глазом к видоискателю кинокамеры.

«Было это или нет? - думал сейчас Пчелка, не выпуская из рук бура. - И как все быстро произошло!»

Одно знал: вины его тут нет и быть не может. Едва ракета скрылась в небе, он, не дожидаясь товарищей, осмотрел участок: лед блестел, как на катке, и трещин не было заметно. На глаз наметил четыре точки, в которых надо сделать лунки, и начал сверлить первый шурф. Сколько раз практиковались там, дома! Наверное, десятка три лунок высверлил вот этим же самым буром. И метеостанцию не раз собирали и устанавливали, как бы всерьез и надолго. Все получалось хорошо. А тут паковый лед не поддавался. Сверлящее приспособление с острым, как у стекла, изломом отскакивало. Кормушенко и Голубев уже шли к нему. Их разделяло сто пятьдесят - двести метров. Лейтенант тащил одни сани, Голубев - другие. И вдруг все скрылось в снежной пелене.

Пчелка оказался один среди ледяной пустыни.

Первые несколько минут он продолжал бурить, хотя не видел ни бура, ни шурфа. Снежные ядра бомбили лицо. И тут вдруг бур сорвался на ногу. Сразу Пчелка не ощутил боли, должно быть, спасла меховая прокладка унтов. Только выпрямившись в рост и сделав несколько шагов в сторону, он почувствовал, что правая нога вроде совсем чужая, одеревеневшая. Тут вовсе ослепило снегом, и он пошел, зная только одно: нужно найти своих.

Выбиваясь из последних сил, он звал Голубева и Кормушенко. Кричал, широко открывая рот, но вой ветра заглушал звук его голоса.

Мичману казалось, что, если он остановится, буран обязательно прижмет ко льду, и это представлялось самым страшным. Он шел прихрамывая, стараясь не думать о больной ноге, и не выпускал тяжелого механизма. Онемевшие от мороза руки отекали, хотелось им дать отдых. Но тут же он начинал думать о том, что шурф еще не готов, достаточно отпустить бур на минуту - его занесет снегом и похоронит среди пустыни. А без него все дело пропало. Приборы-то не потерялись, они принайтовлены к санкам, друзья, наверное, прикрыли их своими телами. А брось бур - и тогда хоть зубами грызи лед. Нет, такое невозможно.

И как ни тяжело было, он двигался со своей ношей, то держа ее под мышкой, то крепко прижимая к груди.

Растирая рукавицей лицо, он снимал наледь. Бесполезно! Через несколько минут опять на щеках и бровях нарастала снежная маска.

Пчелке становилось жутко. Ему не хотелось быть трусом даже перед самим собой, а вместе с тем он понимал: такое путешествие может быть бесконечно долгим и неизвестно чем закончится… «Терпение и выдержка, - говорил он себе. - Иначе их не найду и сам погибну». И тут же подумал: чего испугался? Снежного заряда? Так ведь он частый гость и в бухте Энской. Налетит среди бела дня, сыплет снег, град бьет больно в лицо. Прошло несколько минут - и его как не бывало! Может, и здесь такое?… Только дольше и плотнее эти заряды… Он стыдился самого "себя. Ему не хотелось выглядеть жалким, никчемным. А между тем ему было тяжко. Ох как тяжко. Бур казался теперь совсем непосильной ношей. Пчелка тащил его на плече. Плечо ныло, резало, нестерпимо болело, и Пчелка остановился, воткнул бур в снег и оперся на него руками. Силы его убывали, но мысль о том, что задание не выполнено и где-то поблизости лежит на санках автоматическая метеостанция, не выходила из головы, заставляла крепиться, и после минутной передышки мичман двинулся дальше.

Сколько он шел - трудно сказать. Только вдруг снег начал редеть, блеснули просветы, ветер промчался куда-то вперед, унося с собой белые вихри. Протерев глаза, Пчелка наконец увидел необозримое белое поле, залитое солнцем, висевшим низко-низко над горизонтом. Лучи его ослепили, не давали возможности открыть глаза. Это было похоже на чудо: из мрака вырваться на солнечный простор. Правда, при всем обилии света совсем не ощущалось тепла. Казалось, будто сверхмощный прожектор заливает снежную целину. Стоит ему погаснуть, как опять наступит снежное затмение. Пчелка вспомнил о защитных очках.

По приказанию Максимова их вложили каждому моряку в карманчик, скрытый под меховой подкладкой. Было приказано на солнце без очков не ходить. Можно получить ожог глаз, а то и хуже - заболеть снежной слепотой. Первый раз без опасения положив к ногам бур, Пчелка надел очки и изумился при виде неба, раскинувшегося широким голубым шатром над белой пустыней: в пейзаж точно рукой художника были вписаны призрачные ледяные сопки с голубоватыми вершинами. Мороз основательно пощипывал нос и щеки. К тому же боль в ноге становилась все ощутимее, хотелось снять меховой сапог и посмотреть, что там случилось, но удерживала боязнь обморозиться.