Любимые музы
Арсений Григорьевич Головко - от природы жизнерадостный, общительный человек, среди людей и для людей. Это знают его товарищи по оружию - моряки, летчики, партийные и советские работники, историки, художники, кинорежиссеры. Они могут рассказать, как в 1927 году, в год десятилетия Октябрьской революции, курсант училища имени М. В. Фрунзе вступил в ряды Партии и через всю жизнь высоко пронес звание коммуниста. Как не раз избирался в верховные органы страны и, будучи депутатом Верховного Совета РСФСР и СССР, принимал участие в решении государственных вопросов, как чутко реагировал на письма своих избирателей, помогал советом писателям, актерам.
Мне тоже довелось иметь дело с Головко, наблюдать его в разных ситуациях, ощущать его благотворное влияние на окружающих…
Замечу, что Арсений Григорьевич всегда проявлял поразительную осведомленность в литературе. Мы удивлялись: когда он находит время читать? Но многие книги, выходившие в ту пору и еще пахнувшие типографской краской, стопочкой лежали у него на этажерке. Стоило об этих книгах заговорить, как можно было удостовериться в том, что они стоят тут не для украшения. Слово Головко о литературе всегда было мнением взыскательного читателя, обладавшего хорошим вкусом.
Велик был интерес командующего к искусству, будь то театр, музыка, живопись, скульптура. «Я люблю искусство, вероятно, потому, что природа не одарила меня такими талантами», - признавался Головко, не понимая того, что иметь душу художника - это не меньше чем владеть художественным мастерством.
Арсений Григорьевич всегда и всячески поддерживал все виды творчества, не раз приглашал артистов из Москвы. Вот и в самый канун войны в Полярном оказался на гастролях Московский музыкальный театр имени К. С. Станиславского и В. И. Немировича-Данченко. 19 июня на спектакль «Перикола» пришло руководство флотом во главе с командующим. И многие зрители решили: опасность пронесло, обстановка разрядилась. А 22-го грянул гром, и театр уехал в Москву, оставив декорации и реквизит. Но у Северного флота был свой театр, и все это хозяйство пригодилось. Главный режиссер театра, молодой, одаренный Валентин Плучек, с успехом ставил пьесы из классического репертуара.
Предельное напряжение и постоянная занятость боевыми делами не мешали Головко бывать на спектаклях. Находил он время и поговорить с артистами.
- Хорошо бы написать пьесу на флотском материале, - однажды сказал он, - хотя бы о подводниках. Ведь есть у нас опытный драматург. Вся боевая жизнь проходит у него на глазах. Не можете ли вы взять на себя это дело?
- Попробуем, - ответил Плучек.
И через несколько месяцев репертуар театра пополнился пьесой Исидора Штока «В далекой гавани».
Далекое Заполярье… Даже прожить там не просто, а нужно еще и воевать.
Вот это понимал командующий флотом и, считая, что не единым хлебом жив человек, всячески стремился привлечь на флот работников культуры. Писатели Ю. Герман, А. Зонин, Б. Лавренев, Н. Панов, Н. Флеров повестями и стихами, написанными по следам боевых событий и печатавшимися в газете «Краснофлотец», радовали бойцов; многие напевали песни композиторов Б. Те-рентьева и Е. Жарковского, особенно «Прощайте, скалистые горы» на слова поэта-фронтовика Н. Букина; художники А. Кольцов, А. Меркулов создавали полотна на тему боевой жизни североморцев. И никто из этих тружеников культуры не был обойден личным вниманием командующего. Подчеркиваю, личным, ибо каждого он знал и не раз с ним беседовал.
Снежная панорама
В каюте Головко утром послышался телефонный звонок.
- С Новым годом, Арсений Григорьевич!
Командующий узнал всегда молодой, задористый голос Торика.
- Вас также, Николай Антонович, что-то вам не спится, а я-то думал после веселой новогодней встречи двое суток вас будет не поднять.
- Никак нет, я уже прогулялся и вам того желаю. Погодка что надо!… По особому заказу… Давайте сегодня отдыхать. Советую пройтись к Дому флота, вас ждет новогодний сюрприз.
Положив трубку, Головко подумал: и впрямь пусть первый день Нового года станет для нас всех праздником. Если ничего не случится - не надо теребить офицеров штаба и политуправление, пусть хоть один день в году почувствуют полную свободу. Дежурная служба на месте, а без остальных можно обойтись… Это уже была традиция, заведенная самим Головко: война войной, а Новый год или большие революционные праздники встречать всем вместе - одной семьей. Вот и на сей раз накануне в большом зале Дома флота сервировали столы, играл оркестр, выступали артисты, потом танцевали, что называется, до упаду - начиная с вальса и до залихватской русской камаринской. Всем было приятно сидеть за одним столом с командующим флотом. Он умел создать атмосферу простоты и непринужденности, умел сказать первый тост, - да так сказать, что его слова, подобно камертону, сразу настраивали гостей на нужный лад.
Сейчас Головко был заинтригован: что за сюрприз приготовил Торик?
Он поспешно оделся, выпил стакан чаю с бутербродом, облачился в свой старенький бушлат и вышел на воздух. Только-только занимался бледный, худосочный рассвет. Легкий морозец пощипывал щеки, дышалось приятно. Улицы были еще совсем пустынны. По привычке он шел своим обычным маршрутом, наслаждаясь тишиной и покоем. Сперва на пирсе понаблюдал за чайками, что парили над корабельными мачтами в жажде чем-то поживиться, потом стал подниматься в гору. А едва вступил на мостик, ведущий к Дому флота, - его глазам предстало нечто удивительное. Он увидел гигантские фигуры матросов в три человеческих роста - в бушлатах, бескозырках, автоматы наперевес, в руках гранаты. Во всем их облике, стремительных позах, суровых лицах запечатлелся порыв, одержимость, стремление идти вперед, гнать врага с нашей земли до полной победы. И тут же были изображены гитлеровские вояки: один, полный отчаяния, пустился в бегство, спасая свою шкуру, другой еще отстреливается, третий распластался и больше не поднимется…
Самое поразительное, что вся эта картина была вылеплена из снега и для крепости облита водой, покрылась ледяной броней. Головко подошел ближе и рассматривал детали, поражаясь мастерству. Сколько стремительности в фигурах моряков, какая экспрессия… На рубеже 1943 года изображение было вполне символическое.
Подошел Торик и, улыбаясь, спросил:
- Ну что, Арсений Григорьевич, хорош новогодний сюрприз?
- Скажите, а чья это работа?
- Есть тут у нас военный художник, плавает на миноносце «Гремящем».
- Неужели один осилил такую работу?
- Нашлись помощники - матросы из ансамбля песни и пляски. То были, как говорится, подсобники. А главная-то сила он. Талант, товарищ адмирал.
- Вижу, Николай Антонович, здорово получилось. Монументальная пропаганда. Где этот художник? Познакомьте меня с ним.
Любая новость моментально облетала маленький городок на скалах. Так было и на сей раз. Едва рассвело - к Дому флота потянулись жители Полярного. Подошел Николаев с супругой Эллой Исаковной, что всегда интересовалась искусством, Колышкин с Любовью Михайловной - боевым женоргом флота, начальник оперативного отдела штаба флота Румянцев с Любовью Павловной - библиотекаршей Дома флота… Моряки целыми семьями шли и шли сюда, словно по особому зову. Поначалу останавливались, замирали от удивления, потом начинался обмен впечатлениями.
Но автор этой картины был в море. «Гремящий» провожал очередной конвой. И вместе с моряками делил трудности походной жизни студент-дипломник Сурикивского института, без пяти минут скульптор Лев Кербель. В первые дни войны он уехал на строительство оборонительных рубежей, был контужен. Отлежался в госпитале, пришел в ЦК комсомола проситься на Северный флот.
Мечтал плавать, воевать на море и, если посчастливится уцелеть, сделать на этом материале дипломную работу. И хотя не было у него воинской специальности - дело нашлось. Он стал корабельным художником: писал лозунги, оформлял «боевые листки» - чего только не приходилось делать. Только на скульптуру не оставалось времени. На всем, что выходило из его рук, лежала печать таланта «гвардии рядового, необученного» - так шутя называли его моряки гвардейского корабля, а в душе питали к нему уважение все, начиная от командира корабля Турина.