Указывается и еще одно условие действенности заповедей, а именно: чтобы человек сделал их действительным обоснованием жизни, т. е. выдвинул их на первый план своего построения жизни, и не вздумал бы возводить какие-либо иные надуманные опоры жизни. В них (этих заповедях) дано всё. В них — «весь закон и пророки». И не затемняй их ничем, и не загромождай другой обманчивой декорацией жизни. Даже ради самого служения Богу не придумывай ничего затемняющего и отодвигающего заповеди любви, потому что исполнение их «выше всех всесожжении и жертв».
Значит, как в служении Богу держи на первом месте любовь, обращенность, устремленность к Нему всей душой и, помимо любви не думай оправдаться чем-либо внешним, всяческими «всесожжениями», так и во всей остальной практической жизни держи любовь к Отцу и братьям в Отце в первом поле твоего зрения. Имей эту любовь первой задачей жизни и ее основанием, столпом и опорой. И тоже не вздумай подменить ее или затушевать и оттеснить какими-либо другими задачами и подпереть жизнь другими опорами, как бы они ни казались тебе разумными и надежными, даже если б они рисовались тебе «жертвами». Такая подмена будет пустым делом. Все твои опоры, помимо этих двух якорей, будут гнилы, и оправдание жизни, помимо их, будет обманом.
Такой обман может временно держаться и, пожалуй, даже (особенно, как твоя «жертва») будет тешить тебя, но истинная сущность вещей рано или поздно вскроется, фальшивая опора рухнет, и обманчивая декорация жизни рассыплется, как жалкенькая, ветхая размалеванная тряпка. И это потому, что нет
другого фундамента жизни, как стихия любви, и попытка заменить этот фундамент или оттеснить его и ставить иные мнимо-разумные опоры жизни означает безнадежные потуги построить здание жизни на воздухе… Брось такое негодное дело… Рухнет… И тебя-то самого задавит…
Наконец, Божественное слово раскрывает причину, по которой заповеди о любви к Богу и ближнему ставятся фундаментом жизни.
Соблюдение этих заповедей обеспечивает оправдание жизни. Вот причина!
Книжник, беседовавший со Христом, принимает эти заповеди и, видимо, имеет готовность жизненно следовать им. Он заверяет Христа, что, по его сознанию, эти заповеди — центр закона и жизни и что они выше всего прочего, выше «всех всесожжении и жертв». И вот, Господь на такое заявление книжника отвечает ему: «Недалеко ты от Царствия Божия» (ст. 34). А ведь книжник даже не был учеником Христа!..
Вот где причина значимости любви… Это — путь к Царству… путь к Царству Божию даже для не идущих за Христом в данный момент.
И это истинно! Когда человек сделал Бога источником всей своей жизни, когда к Небесному Отцу обращена вся сила жизни, когда к Нему идет каждый вздох и Им направляется каждый шаг, когда в свете такого обращения к Отцу человек понял себя и других, как призываемых детей Божиих, а обернувшись на себя, ужаснулся своего безобразия, тогда, конечно, он всем сердцем прилепится к Отцу, бросится прочь от себя до ненависти к себе и погубления себя и, хоть ощупью, поползет к Отцу… Куда? Да куда же может ринуться человек при таком понимании жизни, кроме света Отца! Он поползет в свет Отца, к Его Царству…
И когда ему, бессильному, слепому, заблудшемуся, мелькнет свет Христа, выводящий на светлую дорогу Царства, тогда со всем захватом души он примет Руку Спасителя и тогда-то он неминуемо войдет в Божие Царство.
Продолжая учить в храме, Иисус говорил: как говорят книжники, что Христос есть Сын Давидов? Ибо сам Давид сказал Духом Святым: сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня… Итак, сам Давид называет Его Господом: как же Он Сын ему? И множество народа слушало Его с услаждением (Мк. 12, 35–37).
Во все века «книжники» ставили вопрос о Христе и разрешали его в духе иерусалимских книжников. Во все века маленькая мысль маленьких «книжников» всё добивалась «разумно», критически подойти ко Христу и раскрыть, разоблачить
до конца «загадку» о Христе. Во все века человеческий умик изощрялся сделать новенькое картоночное построение, которое бы в корне изничтожило почитание Христа.
Каждая эпоха и всякий представитель ее из «книжников» подходил к задаче разрушения Христа как Бога со своей меркой. Это была условная, крайне ограниченная мерка данного отрезка времени, мерка господствующих взглядов и даже настроений, мерка направления науки, философии, и во всех случаях это была «кривая мерка» личного морального уровня «книжника».
И чем невежественнее и морально ниже был «книжник», тем безудержнее и бесшабашнее ползла вверх линия «разумного» понимания Христа. И всякий из «книжников» тужился войти в великаны. Всякий, ухватившись за какую-нибудь мысль, строил целую разрушительную теорию, в которой ничтожная часть материала о Христе подгонялась под новую «гениальную» мыслишку, а большая часть данных о Христе откидывалась, как источник неподлинный и негодный…