Выбрать главу

Каждый травелог находит свой, всегда неустойчивый и рискованный, баланс между двумя силами: диссимилятивные тропы вызывают у читателя недоверие, ассимилятивные тропы вызывают скуку. Дэвид Юм писал, что если путешественник, вернувшись из далеких стран, станет рассказывать о совершенно необычных, совсем отличных от нас людях, мы тотчас же почувствуем фальшь в этом рассказе и решим что он лжет[13]. Таково ассимилятивное давление на рассказчика. Но обладавший большим опытом Алексис де Токвиль говорил прямо противоположное:

Когда я думаю обо всех тех усилиях, которые делаются и по сей день для того, чтобы судить об одних, опираясь на то, что известно о других, ‹…› мне хочется сжечь все мои книги[14].

Это пример диссимилятивного напряжения.

Все же различия всегда интереснее сходств; в надежде на другую жизнь люди и отправляются в далекие края. У русских эмигрантов так же, как у французских путешественников и немецких беженцев, восхищение приютившей их демократией легко переходило в критику ее неподлинности и пошлости. Классическая любовь к свободе смешивалась с романтическим изобретением под названием ностальгия и с модернистской идеей текста, меняющего мир. Путешествуя по юной демократической Америке, Токвиль описал ее языком первооткрывателя, иногда восторженным, иногда брезгливым. В другом веке Владимир Набоков заставил другого француза повторить примерно тот же маршрут, сосредоточив брезгливость на демократической Америке, а восторг на юной американке. Сполна используя ту же амбивалентность, русская беженка Алиса Розенбаум стала американской писательницей Айн Рэнд, завоевав головокружительную популярность критикой послевоенных администраций, которые казались ей повторяющими мрачный пример Советской России.

Критический потенциал свежей точки зрения невоспроизводим сознательными усилиями остранения; вот почему опыт европейских и, в частности, русских эмигрантов оказывался с энтузиазмом востребован Америкой. Стороной той же медали является тяготение интеллектуалов к радикально иной реальности, которая кажется более первичной и подлинной, чем своя собственная. Начиная с Гегеля, западная традиция полна спекуляциями о внутренней неполноте действующего субъекта и о заполнении нехватки образами Другого. Эмиль Дюркгейм рассказывал:

Обмен предполагает, что два существа взаимно зависят друг от друга, потому что оба несовершенны. ‹…› Образ того, кто нас дополняет, становится ‹…› интегрирующей, постоянной частью нашего сознания[15].

В более тонких формулировках этой идеи уже слышна ирония.

Человек интенсивно желает ‹…› бытия, которого, как ему кажется, сам он лишен и которым обладает, как ему кажется, кто-то другой. Субъект ждет этого другого, чтобы тот сказал ему, чего нужно желать, чтобы обрести бытие. ‹…› Желание принципиально миметично[16].

В категориях Жака Лакана неполнота реального существует не только внутри субъекта, но и внутри Другого. На уровне воображаемого они совместимы и, более того, мыслимы как гармоничное целое; на уровне символического идентичность каждого члена такой пары создается его отличием, отталкиванием от Другого. «Каждый из них не восполняет нехватку в другом, а, напротив, ‹…› воплощает то, чего не хватает в другом»[17].

Влечение к Другому обострялось по мере того, как интеллектуалы перенасыщались собственной культурой, а их неудовлетворенность выпадала в осадок. Предметом интеллектуального влечения оказывался дикий Запад или загадочный Восток, рабочий класс или коллективное бессознательное. Модернистская критика собственной культуры как кажимости основана на вере в чужую подлинность, недоступную уму и взгляду. Соблазн Другого всегда обесценивает собственную культуру, которая представляется ненастоящей и несерьезной. Пытаясь обозначить эти отношения, я предложил искусственное понятие люкримакс, составив это слово из его противоположности, симулякра Жана Бодрийяра[18]. Люкримакс есть тяга субъекта к «настоящему» и отрицание им собственной жизни как «неподлинной»[19]. Люкримакс непременно ведет к размножению симулякров: чем сильнее вера в недоступную подлинность Другого, тем чаще явления собственного мира признаются фальшивыми и пустыми.

вернуться

13

Юм Д. Исследование о человеческом познании // Сочинения. М.: Мысль, 1966. Т. 2. С. 85.

вернуться

14

Токвиль А. де. Демократия в Америке. С. 229.

вернуться

15

Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. М.: Наука, 1991. С. 63.

вернуться

16

Жирар Р. Насилие и священное / Пер. Г. Дашевского. М.: Новое литературное обозрение, 2000. С. 179.

вернуться

17

Жижек С. Возвышенный объект идеологии / Пер. В. Софронова. М.: Худож. журнал, 1999. С. 174.

вернуться

18

Как писал бывший иезуит Мишель де Серто, «симулякр есть то, чем становятся отношения видимого к реальному, когда измельчается огромность Бытия, которая ранее ощущалась лежащей за видимыми явлениями» (Certeau M. de. The Practice of Everyday Life. Berkeley: University of California, 1984. P. 187).

вернуться

19

Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция. М.: Новое литературное обозрение, 1998. С. 166.