Я попытаюсь истолковать и другие элементы моего сновидения. К монографии приложены засушенные экземпляры, растений, точно это гербарий. С гербарием у меня связано одно гимназическое воспоминание. Директор нашей гимназии поручил однажды ученикам старших классов просмотреть и почистить гербарий нашего ботанического кабинета. В нем оказались маленькие черви – книжные черви. Ко мне он не питал, по-видимому, особого доверия, и дал мне поэтому всего лишь несколько страниц. Я сейчас еще помню, что это был как раз отдел крестоцветных. К ботанике я никогда не питал особой любви. На экзамене по этому предмету мне пришлось тоже определять как раз крестоцветные, и я их не узнал. Я, наверно, провалился бы, если бы меня не выручили мои теоретические познания. – От крестоцветных я перехожу к сложноцветным. В сущности, ведь и артишоки – сложноцветные, а артишоки – мои любимые овощи. Будучи более благородной, чем я, моя жена часто покупает их мне на базаре.
Я вижу перед собой монографию, написанную мною самим. – Это тоже имеет свое основание. Один мой друг написал мне вчера из Берлина: «Твоя книга о сновидениях страшно интересует меня, я уже вижу ее перед собой, мне кажется, что я даже перелистываю ее». Как я завидовал этому его ясновидению! Если бы я уже мог видеть эту книгу в готовом виде перед собой!
Сложенные таблицы в красках. Будучи студентом, я постоянно старался изучать медицину не по учебникам, а по отдельным монографиям, у меня в то время, несмотря на мои ограниченные средства, было много медицинских атласов, и я постоянно восторгался таблицами в красках. Я гордился своим стремлением к основательному изучению. Когда я затем сам стал писать, мне пришлось самому рисовать таблицы, и я помню, что одна из них вышла настолько плохо, что один мой коллега от души смеялся надо мной. Сюда же присоединяется – я не знаю точно, каким образом, – и еще одно раннее воспоминание детства. Мой отец шутки ради отдал мне и моей старшей сестре книгу с таблицами в красках (описание путешествия в Персию) и велел нам ее разорвать. С педагогической точки зрения это едва ли было разумно. Мне в то время было пять лет, а сестре три года, и этот эпизод, когда мы, дети, с радостью распотрошили книгу (я должен сказать, точно артишоки, лист за листом), почти единственный, который запечатлелся пластически в моей памяти из этого периода жизни. Когда я затем стал студентом, у меня появилась страсть к собиранию книг (аналогично склонности изучать по монографии это – увеличение, проявляющееся уже в мыслях сновидения относительно цикламена и артишоков). Я стал книжным червем (ср. гербарий). Эту свою первую страсть в жизни с тех пор, как я себя помню, я всегда сводил к этому детскому впечатлению или, скорее, признавал, что эта детская сцена послужила «прикрывающим воспоминанием» моей последующей библиофилии. (Ср. мою статью «?ber Deckerinnerungen» Monatschrift f?r Psychiatrie und Neurologle, 1899). Мне пришлось, конечно, рано убедиться в том, что все эти увлечения имеют и свои неприятные стороны. Мне было 17 лет, я настолько задолжал книгопродавцу, что не мог заплатить, и отец мой не счел даже извинительным то, что я тратил деньги на книги, а не на что-либо другое. Воспоминание об этом юношеском эпизоде приводит меня тотчас же к разговору с моим другом, д-ром Кенигштейном. Разговор с ним накануне сновидения касался именно тех же упреков в моих частых увлечениях.
По причинам, сюда не относящимся, я не буду продолжать толкование этого сновидения, а лишь намечу тот путь, по которому оно пойдет. Во время толкования я вспомнил о разговоре с д-ром Кенигшпгейном не по одному только поводу. Когда я вспоминаю, о чем мы говорили с ним, смысл сновидения становится мне понятным. Все вышеупомянутые элементы: увлечения моей жены и мои собственные, кокаин, неудобство лечиться у коллег, увлечения монографиями и мое пренебрежительное отношение к некоторым отраслям науки, как, например, к ботанике, – все это получает свое продолжение и объединяется в одно целое. Сновидение получает снова характер оправдания, защищает мое право, как равно и первое сновидение об инъекции Ирме; даже больше, – оно продолжает начатую этим сновидением тему и иллюстрирует ее новым материалом, который был воспринят мною в промежутке между двумя этими сновидениями. Даже, по-видимому, безразличная форма выражения сновидения получает свой смысл: я все же человек, который написал довольно ценное исследование (о кокаине), подобно тому как раньше я привел в свое оправдание следующий довод: я все же способный и прилежный студент; следовательно, я в обоих случаях утверждаю: я умею право позволить себе это. Я могу отказаться здесь от дальнейшего толкования этого сновидения, так как к сообщению его меня побудило лишь желание показать на примере взаимоотношение сновидения и вызвавшего его переживания предыдущего дня. До тех пор как я знал лишь явное содержание этого сновидения, сновидение было связано, по-видимому, лишь с одним впечатлением; после же анализа нашелся и другой его источник в другом переживании того же дня. Первое впечатление, с которым связано сновидение, играет второстепенную роль. Я вижу в витрине книгу, читаю ее заглавие, но содержание ее едва ли интересует меня. Второе же переживание имело высокую психическую ценность. Я почти целый час беседовал с моим другом-офтальмологом, дал ему чрезвычайно важное разъяснение по одному вопросу, в связи с которым в моей памяти всплыло давно забытое воспоминание. Разговор этот был прерван, потому что мы встретили знакомых. В каком же взаимоотношении находятся оба эти впечатления с моим сновидением?
В содержании сновидения я нахожу намек на безразличное впечатление и поэтому могу утверждать, что сновидение преимущественно заключает в свое содержание второстепенные впечатления. В толковании же сновидения все указывает на важные и значительные переживания. Если я определю смысл сновидения по скрытому его содержанию, обнаруженному лишь при помощи анализа, то приду к новому чрезвычайно важному выводу. Разрешается загадка, будто сновидение занимается лишь ничтожными обломками бодрственной жизни; я должен восстать также против утверждения, будто душевная жизнь в бодрственном состоянии не продолжается в сновидении и что сновидение тратит психическую деятельность на ничтожный материал.
Я утверждаю наоборот: то, что занимает нас днем, владеет нашим мышлением и в сновидении, и мы видим во сне лишь такие вещи, которые дали нам днем повод к размышлению.
То же обстоятельство, что мне снится безразличное впечатление, между тем как само сновидение вызвано гораздо более значительным и важным переживанием, объясняется, по всей вероятности, тем, что здесь перед нами снова искажающая деятельность сновидения, которую мы приписали особой психической силе, играющей роль цензуры. Воспоминание о монографии, виденной мной в витрине, имеет лишь то значение, что она играет роль намека на разговор с коллегой, – все равно как в сновидении о неудавшемся ужине мысль о подруге замещается представлением о «копченой лососине». Спрашивается только, при помощи каких посредствующих звеньев представление о монографии связуется с разговором с коллегой: их взаимоотношение довольно туманно. В примере о неудавшемся ужине соотношение более ясно; «копченая лососина» как любимое кушанье подруги, относится непосредственно к кругу впечатлений, вызванных личностью подруги у сновидящей. В нашем новом примере речь идет о двух отдаленных впечатлениях, которые имеют между собой лишь то общее, что они восприняты оба в один и тот же день. Ответ, даваемый на это анализом, гласит следующее: это соотношение обоих впечатлений, не существующее вначале, возникает лишь впоследствии между содержанием первого и содержанием второго. Я упоминал об интересующих вас посредствующих звеньях уже при самом изложении анализа. С представлением о монографии, виденной мною утром, я без всякого влияния извне связал бы лишь ту мысль, что цикламен – любимый цветок моей жены, и разве еще воспоминание о разочаровании, постигшем госпожу П. Не думаю, однако, что этих мыслей было бы достаточно для образования сновидения.