Позиции Диллона и Рунии близко подходят друг к другу, при том, что каждый из них все же сохраняет свой акцент в интерпретации филоновского творчества.
Мы должны хорошо представлять себе, что философская среда Александрии вобрала в себя к I в. по P. X. много дополнительных течений мысли и представляла собой очень сложное явление, особенности которого плохо известны и по сей день. Средний платонизм изучен еще далеко не достаточно, и в его описании есть значительные лакуны, о характере которых мы, возможно, не подозреваем. История этого философского направления, особенно в его александрийской редакции, нуждается в прояснениях и уточнениях, и только в соотношении с такой выверенной картиной можно дать окончательную характеристику философскому творчеству Филона Александрийского. В этом отношении представляется верным замечание Т. Тобина:
Спрашивая, в какой мере Филон является средним платоником, надо помнить, что Филон входит в историю среднего платонизма очень рано, и осознание этого факта может сильно повлиять на нашу оценку[142].
Приведем несколько примеров, поясняющих характер тех сложностей, которые возникают при интерпретации философского наследия Филона. Комплекс названных нами проблем хорошо виден на примере одного из самых значительных концептов мысли Филона — Логосе, которым Бог создал мир[143], то есть Логосе как инструменте творения. Уникальность его определяется тем, что он возникает независимо от слов евангельского Откровения (Ин. 1:1—3): В начале было Слово (ίν άρχ$ rjv о λόγος).., все через Него начало быть (δι* οΰ τα πάντα eysvgTo), к которым и является единственной точной параллелью в дохристианской философской мысли. Для рождения этого понятия существует множество оснований в платонической философии рубежа эпох, и в то же время мы видим его реально возникающим только в процессе приспособления греческих философских категорий к интерпретации библейского текста.
На первом из трех уровней существования филоновского Логоса он трансцендентен миру и почти идентичен с Самим Богом, будучи Его умом, νους, в котором содержатся идеи — мысли Бога. Так, в трактате «О сотворении мира» Филон сравнивает Бога, замышляющего построить мир, с архитектором, который имеет в своем уме образец вещи[144]. Как совокупность идей Бога Логос как бы «исходит» из Него, становясь самостоятельным, но оставаясь все еще трансцендентным миру бытием, умопостигаемым космосом. На этой второй стадии он является монадой, объединяющей в себе полноту божественных сил[145]; умопостигаемым образцом чувственного мира или же (это взаимозаменяемые понятия) инструментом его творения[146]; он отождествляется с мудростью, σοφία, Бога[147]. Наконец, на третьей стадии своего существования Логос имманентен чувственному миру, представляет собой разум или закон природы[148], душу мира, силу, которая сдерживает его, управляет им и насквозь проходит через него[149].
Итак, на второй стадии своего бытия Логос мыслится как инструмент Божественного творения, что закрепляется Филоном в логико-метафизической схеме четырех причин — начал мира:
Инструмент, — пишет Филон, — разум [sc. логос] Бога, посредством которого он [sc. мир] был сооружен (οργάνου is λόγου Зъои ii’ ou κατεσκευάσ&η)[150].
Одним из наиболее вероятных путей развития этого образа можно считать учение о логосе — критерии, через который выносится суждение о вещи. Так, Алкиной пишет:
А он [sc. критерий] — двойной, с одной стороны, тот, кто судит судимое (το μευ υφ' ου κρίυεται το κριυόμευου), а с другой, — посредством чего (το is ii’ ου), из которых первый — это находящийся в нас ум (το ευ ήμΐυ υοΰς), а то, «посредством чего», — природный инструмент [орган] суждения, в первую очередь, об истине, а затем и о лжи: а это нечто иное, как природный логос (λόγος φυσικός )[151].
И ниже:
А яснее, судьей обстоятельств может быть назван философ, который выносит суждение о вещах (ύφ* ου τα πράγματα κρίυεται), но судья также и логос, посредством которого выносится суждение об истине (di' ου το άλη&ες κρίυεται), что мы и назвали инструментом (о καί οργαυου εφαμευ εΐυαι)[152].