2-4
Во главу угла своего приточного учения, Агур полагает решительное признание совершенней ограниченности разумения и познаний (ст. 2-3) его собственных, а конечно, и вообще людей, - признание, полное истинно религиозного смирения (ср. Пс. LXXII:22), а вместе свойственное истинной философии (припомнить можно Сократовское: "я знаю только то, что ничего не знаю"). Вопросы ст. 4, подобно вопросам речи Иеговы в книге Иова (гл. XXXVIII), суть ораторский, поэтический образ выражения той мысли, что никто из людей не в состоянии проникнуть в тайны миротворческой и Миропромыслительной деятельности Божией: человек - совершенный невежда в разумении чудес природы; явления атмосферы, дождя, снега, ветра, облаков составляют лишь предмет изумления для человека, образуя собственную, недосягаемую для смертного, область владычества Творца. Тем не менее, конечно, может сам собой узнать о существе самого Творца, или - особенно в ветхозаветные времена - Сына Его (сказанное в Притч. VIII:22 сл. о миротворческой деятельности Ипостасной Премудрости Божией - Сына Божия видимо составляло скорее неясное предощущение бытия и деятельности Сына Божия, чем определенное понятие о Нем, что сделалось возможным лишь в Новом Завете).
5-6
Вместо бесплодных и небезопасных умствований о внутренней жизни Божества и о недоступных человеческому разумению тайнах творения, человек должен тщательно и свято хранить откровенное слово Божие, возвещающее человеку все нужное для его блага и спасения. Слово Бога чисто (ст. 5, сн. Пс. XI:7; XVII:31), т. е. очищено и свободно от примесей человеческих умствований; и таким оно должно оставаться: человек не должен ничего ни прибавлять к нему, ни убавлять от него (ст. 6, сн. Втор. IV:2; ср. Апок. ХХII:18-19), потому что то и другое было бы искажением для святыни слова Божия, а повинный в искажении его оказался бы лжецом. Связь между ст. 4 с одной стороны и 5-6 с другой, таким образом, характеризуется переходом от природы к откровению, от сомнения и скепсиса к положительной вере и уверенности в истине.
7-9
В своеобразной числовой форме (ср. Притч. VI:16) притчи обращающийся к Богу с молитвой приточник указывает две главных причины греха богохульства и богоотступничества: это, во-первых, всякого рода суета и ничтожество и в особенности ложь разного рода, и, во-вторых, соблазны крайней нищеты и чрезмерного богатства (ст. 8), взамен чего Агур просит у Бога даровать ему умеренный достаток насущного хлеба (ср. Мф. VI:11). Что действительно излишнее богатство и крайняя бедность могут располагать человека к тем религиозно-нравственным проступкам, о которых говорится в ст. 9 рассматриваемой главы, это утверждается и другими библейскими местами, по которым излишнее пресыщение благами мира легко приводит к забвению Бога - так, например, было не раз с целым народом Божиим (Втор. VIII:12-14; XXXII:15 сл.); в свою очередь и крайняя нужда озлобляет людей вызывая их на злословие, ропот и даже на богохульство (Ис. VIII:21).
10
Вне связи с предыдущим и последующим запрещается принимать участие в спорах господина и раба, чтобы отягчение вины последнего не имело неприятных последствий для лица, вмешавшегося в их взаимные отношения.
11-14
В этом четверостишии каждый стих служит темой для последующего раскрытия. Так, мысль ст. 11, говорящего о тяжести греха непочтения к родителями (ср. Притч. XX:20; Исх. XXI:17), повторяется с большею силой в ст. 17; мысль ст. 12 о нравственной нечистоте человека, мнящего себя чистым, более конкретно раскрыта ниже в ст. 18-20; о высокомерии не только говорит ст. 13, но и подробнее говорится в ст. 21-23; упоминание в ст. 14 о вносимом насильниками расстройстве нормальной социальной жизни служит как бы поводом для подробного раскрытия мысли о благе общественного и государственного благоустройства - в ст. 24-31.
Тогда как в стихах 11, 13, 14 бичуемые приточником пороки названы прямо по имени, в ст. 12 половая распущенность обозначается общим и собственно метафорическим названием - "нечистота", евр. ира, собственно: кал, помет (4 Цар. XVIII:27; Ис. XXXVI:12), всякий экскремент (Ис. XXVIII:8), а затем уже - нравственная распущенность женщин (Ис. IV:4) и мужчин.
15-16
В этом двустишии на примере никогда ненасытимых: преисподней, утробы бесплодной раскаленной жаждущей земли и огня (ст. 16) - раскрывается мысль о безграничности алчности, ненасытимости. Идея эта символически представлена в имени алука(ст. 15). LXX передают это название словом: βδέλλη, Вульгата - sanguisuga, слав. "пиявица". В этом названии толкователи видят указание на некое женское демоническое существо - привидение (подобное упомянутому в Ис. XXXIV:14 лилит), - одно из тех, которыми народная вера и суеверие евреев (особенно позднейших) и других народов Востока (арабов, индусов, персов) населяла пустыни и области жилищ человеческих; судя по словозначению ( алукаот алак, локоть), словом алукаобозначалось именно высасывающее у людей кровь демоническое чудовище (в роде вампира западных верований), чему соответствует латинское "sanguisuga" и слав.: "пиявица". Не невероятно предположение (Цекклера и др.) о заимствовании как названия алука, так и всего изречения ст. 15-16 из иностранных верований (индийских и др.), следы которых естественнее всего находить среди изречений Агура, как и в книге Иова (см. О. Zöklerin Lange Bibelwerk. Diе Sprüche Salomonis. s. s. 211-212. Ср. у А. Глаголева, Ветхозаветное библейское учение об ангелах. Киев 1900. с. 626).
17
Сн. XX:20; XXIII:22.
18-20
В этом трехстишии главная его мысль, представляющая раскрытие мысли ст. 12-го, высказана в ст. 20: это - мысль об омерзительности и бесстыдстве прелюбодеяния. Но эта мысль в ст. 18-19 подготовляется четырьмя сравнениями: сравниваются - 1) путь орла на небе; 2) путь змеи на скале; 3) путь корабля среди моря; 4) и путь мужчины к девице. Пункт сравнения всех этих предметов - частью неприметность движения их, главным же образом - их загадочность, непонятность. Первая черта связывает с этими стихами и стих 20-й, примыкающий теснее всего к последнему сравнению ст. 19-го. Евр.. алма, передаваемое у LXX-ти обычно: παρθένος, по коренному значению - puelta nubilis, virgo matara, девица, достигшая половой зрелости (см. Быт. XXIV:43; Исх. II:8; Ис. VII:14; Пс. LXVII:26; Песн. VI:8).
21-23
Здесь развивается мысль ст. 13 о пагубности высокомерия и гордости, причем оттеняется еще особая несносность гордости в том случае, когда люди низкого состояния достигают высокого экономического и общественного положения. Все случаи этого рода, названные в ст. 22-23, представляются приточнику ненормальными, нарушающими нравственный миропорядок в отношениях человеческих, а так как в связи с человеческим миром стоит и мир природы, то те аномалии человеческой жизни, о которых говорится в ст. 22-23, по словам ст. 21 невыносимы и для самой земли, и она от них трясется (ср. Ам VII:11).