Вот христианские, иудейские, индийские и китайские свидетельства. Некоторые из них разделены больше чем тысячей лет. Тем не менее во всех узнаёшь один и тот же отклоняющийся от обычного, но целостный сам по себе строй внутреннего волнения. Они отличаются друг от друга почти в точности только тем, что идет от их связи с какой-то религиозной доктриной, с какой-то теологической постройкой, под крышей которой они нашли пристанище. Мы вправе, значит, предположить, что существует некое второе, необычное и очень важное состояние, в которое человек способен войти и которое исконнее, чем религии.[9]
(↓1: Иное место и время.)
Знак выделяется, выступает, торчит (к инакости знака см. Др. — инд. liŃga- и Случай *ĜEN- Топорова): стóящее сто`ит, настоящий знак — стоеросовый. Достоевский на каторге услышал это слово и записал его с пояснением (Сибирская тетрадь, 152): Стоеросовый (стоя, прямо растет). Применительно к дереву это по словарю Даля шуточное слово: «Стоерóсовое дерево шутч. растущее стойком. Из какого дерева это сделано? „А кто его знает, должно быть стоеросовое“.» (в ст. Стоёк, так и М. Михельсон, РМР 2. с. 318: «Стоеросовое дерево (шут.) говорят, когда не знают, как звать его (стоя растет). Ср. И древа в том лесу стоеросовые, | на них шишки простые, не кокосовые! — Даль, Сказка о Иване, молодом сержанте.»), а применительно к человеку оно обычно бранное; «Стоеросовый дурак, — ая дура. бран.» — дополнил Даля Бодуэн де Куртенэ. Слово толкуется пословицей Стоя растешь вдвое (ПРН, с. 515. и СВРЯ, ст. Вдвое). (↓1: Примеры на стоеросовый. — 2: Рост вверх. — 3: Рост и движение.)
Иное является в знамениях, об ином гадают по приметам, его знаки толкуют. Детское чувство иного и стремление к нему в главе Особенное воспоминаний Флоренского Детям моим (5):
Всё особенное, всё необыкновенное мне казалось вестником иного мира и приковывало мою мысль, — вернее, мое воображение.
Необычное, невиданное, странное по формам, цветам, запахам или звукам, всё очень большое или очень малое, всё далекое, всё разрушающее замкнутые границы привычного, всё вторгающееся в предвиденное было магнитом моего — не скажу ума, ибо дело гораздо глубже. — моего всего существа. Ибо всё существо мое, как только я почувствую это особенное, бывало, ринется навстречу ему, и тут уж ни уговоры, ни трудности, ни страх не способны были удержать меняЙЙЙ Услышишь, бывало, о чем-нибудь, в чем почуется отверстой тайна бытия, или увидишь изображение — и сердце забьется так сильно, что, кажется, вот сейчас выскочит из груди, — забьется мучительно сильно: и тогда весь обращаешься в мучительно властное желание увидеть или услышать до конца, приникнуть к тайне и остаться так в сладостном, самозабвенном слиянии. Повторяю, это было не возгоревшееся любопытство, которое всё же поверхностно, а стремление гораздо более глубокое и сильное, потрясение всего существа, плен и порыв в неведомое. И страшно, и сладко, и истомно — хочется.
И я с жадностью спрашивал об исключениях. Исключения из законов, разрывы закономерности были моим умственным стимулом. Если наука борется с явлениями, покоряя их закону, то я втайне боролся с законами, бунтуя против них действительные явления.
Дальше (6): «На самом же деле меня волновали отнюдь не законы природы, а исключения из них. Законы были только фоном, выгодно оттенявшим исключения.» (↓1: Верностъ Флоренского своему имени. — 2: Розанов об ином.)
Как хорошо иногда «не понимать»…. заметка Розанова (Среди художников), написавшего книгу О понимании. Петрушке из Мертвых душ (1.2) «нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит.» Мельников-Печерский: «Городские и деревенские грамотеи читали те книги» — мистические — «с большой охотой, нравилось им ломать голову над „неудобь понимаемыми речами“, судить и рядить об них в дружеских беседах, толковать вкривь и вкось.» (На Горах, 2.18), сюда же разговор о «мудреных словах» в пьесе Островского с упоминанием ставших крылатыми металла и жупела (Тяжелые дни, 2.2). В чеховских Мужиках (3) при чтении Евангелия одна слушательница «не удержалась и заплакала» на темном слове дондеже. Наконец, у Гончарова замечательный разговор о понимании со слугой Валентином (Слуги старого века, 1) и заключение: