Я тут убедился в том, что наблюдал и прежде: что простой русский человек не всегда любит понимать, чтб читает. Я видел, как простые люди зачитываются до слез священных книг на славянском языке, ничего не понимая или понимая только «иные слова», как мой Валентин. Помню, как матросы на корабле слушали такую книгу, не шевелясь по целым часам, глядя в рот чтецу, лишь бы он читал звонко и с чувством. Простые люди не любят простоты.
(↓1: Читать непонятное. — 2: К «Простые люди не любят простоты».)
Ходасевич про самоубийцу — счастлив, кто падает вниз головой: | мир для него хоть на миг — а иной. (Было на улице полутемноЙЙЙ), ср. перевернутое и непонятное на миг лицо матери в рассказе Набокова Ужас. Сюда же Цветаева (Стихи сироте, 7): В мыслях об ином, инаком, | и ненайденном, как кладЙЙЙ К ахматовскому Но с любопытством иностранкиЙЙЙ из Серебряного Бора Вяч. Иванова (1):
Эту игру Набоков описал в лекции Искусство литературы и здравый смысл. Еще примеры: «ЙЙЙостался только бессмысленный облик. — как получается бессмысленный звук, если долго повторять, вникая в него, одно и то же обыкновеннейшее слово.» — Ужас; «„Путешествие“. — вполголоса произнес Мартын и долго повторял это слово, пока из него не выжал всякий смысл, и тогда он отложил длинную, пушистую словесную шкурку, и глядь, — через минуту слово было опять живое. „Звезда. Туман. Бархат, бархат“, — отчетливо произносил он и всё удивлялся, как непрочно смысл держится в слове.» — Подвиг (12);
ЙЙЙ не понимаю, отчего это происходит, — пишешь, пишешь адрес, множество раз, машинально и правильно, а потом вдруг спохватишься, посмотришь на него сознательно и видишь, что не уверен в нем, что он незнакомый, — очень странно… Знаешь: потолок, па-та-лок, pas ta loque, патолог. — и так далее. — пока «потолок» не становится совершенно чужим и одичалым, как «локотоп» или «покотол». Я думаю, что когда-нибудь со всей жизнью так будет.
— Дар (5). Это «Я думаюЙЙЙ» напоминает концовку Ужаса «И я знаю, что обречен, что пережитый однажды ужас, беспомощная боязнь существования когда-нибудь снова охватит меня, и тогда мне спасения не будет.» и «ЙЙЙбеспредельному ужасу, который, говорят, испытывает даже столетний старик перед положительной кончиноЙЙЙ» в том же Даре (1). Ср. О. Ронен. Заумь, с. 52 сл./43. (11: «Слову противопоказана остановка».)
Как в человеке душа не видна, так в слове значение, оно душа слова. Слово имеет значение: внешняя часть имеет внутреннюю, потом целое имеет (внутреннюю) часть. Целое называют по его внешней части. Сначала говорят, что у слова есть значение или у человека душа, а потом, что у слова есть и звучание, у человека и тело; сначала слово это звук, человек это тело — другой человек, чужое слово. И как душа-огонь появляется только при столкновении человека-кремня с кем-то другим, так «сияние, возникающее» по Вагинову (Козлиная песнь, 4) «от сопоставления слов», их столкновения, о котором см. В. Топоров в предисловии к Подступам, с. 8—10, это сияние смысла, толка. Если слово подобно человеку, то язык подобен народу — чужой язык чужому народу, отсюда язычник «иноплеменник-иноверец», ср. сложение ино-язычник. А свой, родной язык тот, на котором говоришь со своими и думаешь, говоришь с собою. Значимое слово похоже на другого человека, а мысль, мое слово, на меня самого. О тексте как человеке см. Л. Карасев в ВФ, 2001. № 9. (↓1: Целое и часть. — 2: Слово как сам говорящий. — 3: Родной язык.)