Хождение в народ (1874-75 г.) показало бесплодность этой идеи, она «отскакивала от русской массы как горох от стены»[84]. И тогда получает распространение революционное народничество с лозунгом «Земля и воля» и с очень заметным влиянием бакунизма. Коль нет широкого массового движения, коль масса инертна, то остается террор. Были определенные расхождения между программой Бакунина и «Землей и Волей». Если первая считала основной задачей призывать народ к бунту, то вторая не признавала идею скоропалительного бунта и ратовала за организацию оседлых поселений революционеров в деревне.
Но программа «Земли и воли» также не могла быть поддержана широкими народными массами и реализована на практике. «Если бы каким-то чудом в 1881 году эти идеи были бы проведены в жизнь, то даже страшно представить себе степень всеобщего хаоса, разгула диких страстей и вандализма, которые могли бы воцариться в стране»[85].
Не выдержало испытаний жизни основное положение народничества — общественная жизнь народа должна подчиняться только мнению народа, а отмена крепостного права делает возможным воздействовать на это мнение путем просвещения. Именно оно и изменит общественную жизнь народа.
В. Фигнер в 1882-83 г., пытаясь восстановить разрушенную организацию, тем не менее понимала, что «колесо истории против нас». В 1884 г. она уже не имеет никаких иллюзий «относительно духовного облика средних людей».
«Народная воля» не имела поддержки народных масс, ее деятели считали, что, говоря словами Желябова, «история движется ужасно тихо, надо ее подталкивать». И чем пассивнее проявляли себя народные массы, тем сильнее распространялась среди противников самодержавия мысль о необходимости насилия, а борьба против него как нравственная обязанность. Коль нет широкого массового движения, коль масса столь инертна, то остается террор.
В своих воспоминаниях В. Фигнер писала, что убийство царя замышлялось как акт, который всколыхнет всю страну. «Мы хотели активных выступлений массы, надеялись, что они произойдут. Но в жизни наши чаяния решительно не находили фактического оправдания… исходной точкой своей имело глубочайшее убеждение, что успешная борьба с правительством развяжет скрытые силы, таящиеся в народной массе… тут исконная, глубокая вера революционера, что жив народ, жива душа его»[86]. Далее Фигнер пишет, что решение об убийстве царя было отказом от концепции «хождения в народ», ибо не удалось его поднять ни путем социалистической пропаганды, ни путем борьбы за реально осознанные и исторически выработанные русским народом нужды и требования. Фигнер приходит к выводу: «По культурным и политическим условиям деревни никакой размах в смысле сближения с массой, даже на почве просветительной деятельности оказывался невозможным»[87].
При анализе существовавших в России подходов к пониманию народа, народных масс мы сталкиваемся с самыми разными точками зрения: от фанатичного, как пишет Водолазов, почти религиозного преклонения перед каждой подробностью народной жизни до не менее фанатичного презрения к самым мощным народным движениям. Так в работе современного российского автора А. Кольева «Миф масс и магия вождей» миф народничества трактуется как самый старый политический миф, имевший хождение в России. От него, считает автор, следует отказаться, ибо он неконструктивен. Соглашаясь с этой точкой зрения, мы считаем обоснование ее совершенно неприемлемым. Говоря о современности, он считает, что «То, что сегодня называется народом — всего лишь население страны, разбазаривающее достояние, нажитое предками. Этому населению наливают — оно спивается, показывают импортную побрякушку — оно готово заложить душу, лишь бы обладать ею; оскорбляют — оно готово подобострастно заглядывать в глаза развратной власти»[88]. В соответствии с такой трактовкой народа делается крайне националистический вывод — живущее поколение россиян должно быть исключено из понятия «русский народ». Само понятие русского народа как бы оказывается вне времени и пространства. Это некое мифологически идеализированное образование, не связанное с реальной историей, социокультурными традициями, менталитетом.