Лукач показывает это на примере обоснования и применения нацистами расовой теории Гобино и Чемберлена, кстати, предельно упрощенной и огрубленной нацистскими теоретиками, согласно которым нацию объединяет чистота крови. Именно в силу этого она монолитна. Мирно ужиться расам не дано, они или уничтожают друг друга, или вступают в отношения господ и рабов. Во внутренней политике трактовка единства нации как единства крови предполагает полное повиновение вождю. Если кто-либо его не проявляет, то он ведет себя как расово чуждый элемент, по отношению к которому необходимо жестокое подавление.
Перед интересами расовой чистоты должны смолкать все возражения рассудка. В своей основе писал Лукач — расовая теория не просто шарлатанская лженаука, а мистерия, миф, тайна, при которой разум и рассудок запрещаются и преследуются. Широкие массы немцев были превращены в сознательных или бессознательных, активных или пассивных — но соучастников фашистских злодеяний. Этот процесс сопровождался беспримерной моральной деградацией: согласно расовой теории целые народы, а не только отдельные люди, оказывались вне закона и по отношению к ним дозволялось все. Поэтому нацизм опасен не только для покоренных, но и для собственного народа. «Все, что накопила европейская реакция со времен Французской революции, все отчаянные, запутанные мысли заблудшихся людей превратились у фашистов в самую низменную демагогию строго организованного варварства. Самая совершенная техника, высшие достижения материальной культуры от американской рекламы до танков и самолетов, — все было мобилизовано и пущено в ход фашизмом для разрушения культуры»[158].
Идеология фашизма, согласно Лукачу, была порождена всей духовно-нравственной атмосферой тех лет, когда массы готовы были заплатить любую цену за веру в возможность спасения, ухватиться за любую соломинку, лишь бы не утонуть. Поскольку эти настроения витали в воздухе, то, считает Лукач, не было бы Гитлера, появился бы другой подобный «гений», создавший при помощи демагогии аналогичный синтез идей. Он обращает особое внимание на то, что фашизм не мог завоевать массы в рациональных формах, он должен был противопоставлять разуму мятежные инстинкты, иррациональное проявление настроений и поведения масс. Фашизм наделил иррациональность социальными функциями, выражавшимися, прежде всего, в том, чтобы не только пробуждать, но и активизировать худшие инстинкты масс.
Массы оказались перед альтернативой: или «разумно», «здраво» примириться с социальными бедствиями и национальным унижением, или же с иррациональной верой в чудо вступить в борьбу, пренебрегая доводами рассудка. Лукач оценивает эту дилемму как ошибочную, но в ней выразилось нетерпение масс, их потребность в моментальном радикальном изменении жизни (что не могло иметь рационального обоснования). «Фашистская пропаганда с грубой, базарной демагогией обещала каждому классу, каждой нации именно то, чего они желают, при этом делаются циничные оговорки, сводящие на нет все обещания. Массы, приведенные в отчаяние тяжелым кризисом 1929 г., считавшие свое положение безысходным, бесперспективным, не уловили эти грубые противоречия. Национальная и социальная демагогия фашизма привела массы в состояние такого опьянения, гипноза, при котором они не были в состоянии ни к какой критике и ожидали от национал-социалистической революции чуда, полного избавления от всех трудностей. Фашистские вожаки с величайшим цинизмом использовали это опьянение масс»[159].
Как и Рассел, Лукач говорит о том, что в основу всей фашистской демагогии было положено мифотворчество. Мифу, вере в чудеса была придана твердая политическая и организационная форма, а содержание мифов стало крайне грубым. Лукач полагал, что иррационализм, выступавший против классического гуманизма под лозунгом переоценки всех ценностей, способствовал нравственному разложению общества. Массы, конечно, не были знакомы с сутью иррационалистических учений, они не читали ни Шопенгауэра, ни Ницше. Но Гитлер и его идеологи сумели вынести эти тенденции и идеи из университетских аудиторий и библиотек на улицы, а их содержание перевести на такой язык, который соответствовал идеологическим потребностям впавших в отчаяние и уверовавших в спасительное чудо масс, перевести на язык, не только понятный для улицы, но и соответствовавший настроениям широких масс.
Известно, что на совершенно иных позициях по отношению к иррационализму стоял Адорно. Он усматривал в фашизме крах идеалов Просвещения и гуманизма, после которого невозможно говорить о разумности мира. Лукач, в отличие от него, исходил из того, что именно отказ от гуманистических идеалов и привел в конечном счете к фашизму. Для обоих мыслителей фашизм есть полное пренебрежение разумом, общечеловеческими ценностями. В написанной в 1941–1944 годах «Диалектике Просвещения» Адорно и Хоркхаймер называют мировые войны, фашизм, концлагеря свидетельством массовой паранои. Сознание приобрело черты массового безумия, происходит «помрачение разума». Вышедшая в 1947 г. книга Хоркхаймера так и называется «Помрачение разума», писавшаяся в те же годы книга Лукача — «Разрушение разума» (в венгерском издании — «Низвержение разума»). В этой связи стоит напомнить, что в 19381940 годах известный австрийский писатель Г. Брох пишет так и оставшуюся незаконченной книгу «Теория массового безумия».