Может быть, я чаще других подвергаюсь душевному упадку, и этот упадок имеет у меня особый вид — что же из этого? Все-таки лучше прятаться, когда у нас случается понос и рвота. Истинная наша жизнь совершается, когда мы вполне крепки и здоровы душою, и у меня бывают дни и часы такого здоровья. У других и вся жизнь чистая, здоровая: таков был Н. Я. Данилевский.
Н. Я. Данилевский
Вот мое объяснение, бесценный Лев Николаевич, самое искреннее. Вы желаете, чтобы я снял мундир и ордена; но этот мундир есть моя собственная кожа и я выскочить из нее не могу. Разве я не правдивый и добросовестный писатель? Когда пишу и не нахожу надлежащего слова или не вижу правильного развития мысли, я просто не могу писать, останавливаюсь. Поэтому я очень редко переправляю, и целые страницы пишу медленно, но без всяких помарок.
О, Боже мой! Все ведь можно преувеличивать, и свои достоинства, и свои недостатки, и свое самодовольство, и свое раскаяние, и радость и муки. Я боюсь этой фальши. Я слишком раздражителен и впечатлителен, и потому ищу всегда покоя и равновесия. Я пропитан скептицизмом, и потому крепко держусь за ясные, твердые истины. А что я не высказываюсь до конца, то ведь потому, что это гораздо труднее, чем полагают те, кто этого требует. Есть знаменитый пример — Платон; его разговоры не имеют окончательных выводов. Главное дело в том, чтобы рассуждать, мыслить; а поприще мысли мне всегда казалось безбрежным океаном.
Но довольно, довольно! простите меня и скажите мне хоть несколько слов в ответ на эти признания. Нужно быть самим собою — этого правила я всегда держался; но Вы — сердцевед и можете указать мне, где я прикидываюсь и ломаюсь.
Простите, что долго не писал Вам. Тут меня одолели хлопоты — нужно было разъезжать по дачам, чтобы навестить знакомых, которых давно не видал. Бедный Вышнеградский! Он все не вполне поправился и попросился в отставку.
Усердно кланяюсь Софье Андреевне, Татьяне Андреевне (Кузминской. — В. Р.), Татьяне Львовне и Марье Львовне. Дамы всегда дома, а мужчин угадать нелегко, где они.
Простите и не забывайте
Вашего неизменного Н. Страхова» (ПС П. Т. 2. С. 909–911).
«Дорогой Николай Николаевич.
Получил ваше чудесное письмо и — и согласился и не согласился с ним. Не согласился, потому что письмо ваше лучше всего подтверждает мои слова и опровергает его содержание.
В письме этом вы именно делаете то, что я вам советовал, и последствия этого те, что вы и убеждаете и умиляете меня. — Нет, я остаюсь при своем мнении. Вы говорите, что Достоевский описывал себя в своих героях, воображая, что все люди такие. И что ж! результат тот, что даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу. Чем глубже зачерпнуть, тем общее всем, знакомее и роднее. — Не только в художественных, но в научных философских сочинениях, как бы он ни старался быть объективен — пускай Кант, пускай Спиноза, — мы видим, я вижу душу только, ум, характер человека пишущего.
Получил и вашу брошюру из Русского Вестника («Ход и характер современного естествознания». — В. Р.), и очень мне понравилось. Так кратко и так содержательно. Знаю, что вы уже не переделаетесь, да я и не думаю об этом; но и в вашей манере писать есть то самое, что выражает сущность вашего характера. Ну, да я, кажется, запутался. Целую вас, прощайте пока. Я всё живу по-старому. Всё то же работаю и всё так же ближусь к концу, но не достигаю его.
Пишите, пожалуйста. Мы на днях едем на короткое время в Бегичевку.
Любящий вас Л. Толстой. 3 сентября. Погода чудная» (66, 253–254).
«Софья Андреевна рассказала про свою работу над письмами Л. Н. к Урусову и другим, про письма Н. Н. Страхова, острую критику им «Ивана-дурака», что нет в нем «сказочного» (критик увидел в произведении «недостаток художественного развития». — В. Р.). Потом, что Страхов писал про Достоевского, Фета. Он Достоевского не любил, хоть писал о нем. Л. Н. подтвердил» (Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 363).
«Софья Андреевна рассказала, как работала в Историческом музее. Читала письмо Страхова к Л. Н. о Достоевском, биографию которого Страхов писал; пишет, что он был тщеславный, злой, развратный; как об этом писать? Решил умолчать, пусть зло погибнет.
Л. Н. : Вполне, вполне, вполне! Это на него похоже — и прекрасно » ( Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 385).
«Софья Андреевна читала сегодня Страховым (Федору Алексеевичу[122] и его жене. — В. Р.) из «истории своей жизни» «перелом» Л. Н. и их трудную супружескую жизнь в то время. Кроме того, письмо Н. Н. Страхова о Достоевском — что перестал писать его биографию, потому что Достоевский был зол и развратен и об этом не может ни писать, ни скрывать этого. Федор Алексеевич ей советовал не печатать этого письма. Софья Андреевна настаивает, т. к. истина ей дорога» (Маковицкий Д. П. Кн. 2. С. 495).
«Л. Н.: хвалил фортепьяно как музыкальный инструмент. Квартет скрипачей редко сыгрывается, на фортепьяно же чувствуется личность пианиста. В молодости скрипка и виолончель действовали сильнее.
Я рассказал Софье Андреевне про фельетон в «Руси» «Сплетня о Достоевском»[123], где опровергается, что Достоевский будто бы был безнравственной жизни, как недавно вспоминала Софья Андреевна, опираясь на письмо Н. Н. Страхова.
Л. Н. не знал, что такие вещи говорились о Достоевском:
— Нехорошо было со стороны Страхова» (Маковицкий Д. П. Кн. 3. С. 133).
«Вот и теперь, уже перед близким концом, приходится мне выступить в защиту светлой памяти моего незабвенного мужа против гнусной клеветы, взведенной на него человеком, которого муж мой, я и вся наша семья десятки лет считали своим искренним другом. Я говорю о письме H. Н. Страхова к графу Л. Н. Толстому (от 28 ноября 1883 г.), появившемся в октябрьской книжке «Современного мира» за 1913 год.
В ноябре этого года, вернувшись после лета в Петроград и встречаясь с друзьями и знакомыми, я была несколько удивлена тем, что почти каждый из них спрашивал меня, читала ли я письмо Страхова к графу Толстому? На мой вопрос, где оно было напечатано, мне отвечали, что читали в какой-то газете, но в какой — не помнят. Я не придавала значения подобной забывчивости и не особенно заинтересовалась известием, так как что, кроме хорошего (думала я), мог написать H. Н. Страхов о моем муже, который всегда выставлял его как выдающегося писателя, одобрял его деятельность, предлагал ему темы, идеи для работы? Только потом я догадалась, что никому из «забывчивых» моих друзей и знакомых не хотелось огорчить меня смертельно, как сделал это наш фальшивый друг своим письмом. Прочла я это злосчастное письмо только летом 1914 года, когда стала разбирать бесчисленные вырезки из газет и журналов, доставленные мне агентством для пополнения московского «Музея памяти Ф. М. Достоевского».
122
Страхов Федор Алексеевич — писатель, религиозный мыслитель, музыкант, единомышленник Л. Н. Толстого, брат писательницы Л. Авиловой; однофамилец Н. Н. Страхова. Жена Федора Алексеевича — Любовь Федоровна Страхова, урожденная Авилова.