Все заботы на себя взяла Александра Ильинична. Ничем хорошим сие не закончилось. В силу отрешенности от земной жизни она не обладала никакими практическими навыками в управлении хозяйством, поэтому скоро дела семьи пришли в упадок. Мать же Николая Ильича, Пелагея Николаевна, тяжело переживала потерю сына и была не в состоянии чем-то заниматься. «Целую неделю, – рассказывает Толстой, – бабушка ни с кем не говорила, не спала, отказывалась от пищи и не хотела принимать никаких лекарств. Иногда, оставшись одна, в своем кресле, она вдруг начинала смеяться, потом рыдать без слез, с ней делались конвульсии, и она выкрикивала неистовым голосом бессмысленные или ужасные слова. Ей нужно было обвинять кого-нибудь в своем несчастии, и она говорила страшные слова, грозила кому-то с необыкновенной силой, вскакивала с кресел, скорыми, большими шагами ходила по комнате и потом падала без чувств».
Правда, она успела нанять детям молодого гувернера-француза Проспера Сен-Тома, который отличался грубостью и самодовольством и очень не нравился Льву. «Он был хороший француз, но француз в высшей степени. Он был не глуп, довольно хорошо учен и добросовестно исполнял в отношении нас свою обязанность, но он имел общие всем его землякам и столь противоположные русскому характеру отличительные черты легкомысленного эгоизма, тщеславия, дерзости и невежественной самоуверенности. Все это мне очень не нравилось». Однажды Проспер за какую-то провинность в учебе запер Льва в чулане. Насильственная изоляция вызвала у мальчика шок, он ощутил несправедливость, бессилие и обиду. Толстой будет помнить этот случай до конца жизни. Обостренное чувство свободы было присуще ему с детства. Так что с Проспером у Льва Толстого не заладилось. Но надо отдать Сен-Тома должное, он первым увидел в Леве будущего писателя.
Лев Николаевич был «очень оригинальный ребенок и чудак. Он, например, входил в залу и кланялся задом, откидывая голову назад и шаркая». Лева то подстрижет себе волосы на половине головы, то выпрыгнет из окна, его нашли внизу без сознания – «он проспал 18 часов и проснулся совсем здоровым». Как оказалось, сделал он это для того, чтобы «удивить других… и посмотреть, что из этого выйдет». Брат жены Толстого вспоминает – как рассказывала Пелагея Юшкова, «в детстве он был очень шаловлив, а отроком отличался странностью, а иногда и неожиданностью поступков, живостью характера и прекрасным сердцем». Родные братья дразнили Льва – Левой-пузырем, а иногда Левой-ревой. Первое прозвище было оправдано тем, что маленький Лёва имел плотное телосложение, а второе – потому что был эмоционален и слезлив. Он был очень чувствителен и восприимчив, но это не мешало его жизнерадостности и шутливости. Кроме того, несмотря на небольшой возраст, у него проявлялась наблюдательность, склонность к искусствам, сильно развитое воображение, временами недетская серьезность. Для него имели значение похвалы и одобрение старших.
Первый раз он влюбился в десять лет в Сонечку Колошину, дальнюю родственницу Толстых. Конечно же, как и многие другие пережитые чувства, он опишет свою влюбленность в повести «Детство» и уже во взрослом возрасте захочет написать роман о целомудренной любви, но так и не воплотит этот замысел в жизнь. Но влюблялся Лева и в мальчиков, о чем повествует все в том же «Детстве»: «Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало во мне не менее сильной степени другое чувство – страх огорчить его, оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему… Я чувствовал к нему столько же страху, сколько и любви… Между нами никогда не было сказано ни слова о любви, но он чувствовал свою власть надо мною и бессознательно, но тиранически употреблял ее в наших детских отношениях… Иногда влияние его казалось мне тяжелым, несносным, но выйти из-под него было не в моей власти. Мне грустно вспомнить об этом свежем, прекрасном чувстве бескорыстной и беспредельной любви, которое так и умерло, не излившись и не найдя сочувствия». Подросший Лева потихоньку входил в пору своего созревания. Так, в познании нового, учебе, общении и играх проходили его дни в Москве.