— Спишь, Толстый? А во сне через коня, наверное, скачешь.
— Отстань от меня, Грозд, — отмахнулся я.
Я нагнулся за ботинком, но его не оказалось на месте. Окинув взглядом окружающих, я увидел его в руках у Бубалло.
— Дай сюда!
— Возьми…
Я подошел к Бубалле, но ботинок, пролетев у меня над головой, попал в руки Коваля.
— Бери! — он вытянул в мою сторону руку с ботинком. Я кинулся к нему, но ботинок перелетел к Грозду.
— Отличный лапоть. На коже!
— Отдай, слышишь?
Ботинок перелетел к Арскому, потом — к Ширу, к Мерингу. Я метался по раздевалке, безуспешно пытаясь его схватить.
Наконец мне надоело играть эту глупую роль, и я снова уселся на скамейку.
— Ну что? — спросил Грозд. — Тебе уже не нужен ботинок?
— Дай сюда, — не выдержал я.
— Слышите? Толстяк ждет, что ему здесь все подавать будут. Нет ли у кого с собой серебряного подноса?
И снова — смех. Я никак не реагировал, уставясь взглядом в потолок. Грозд поставил ботинок на шкаф и отвернулся. Похоже, что забава уже стала надоедать ему. Встав, я потянулся к ботинку. Однако Коваль оказался быстрее меня: схватив ботинок, он перебросил его Старкевичу, а тот спрятал его за спину. Совершенно разъяренный, я ухватил его за рубашку на груди.
— Отдай! А то сейчас как врежу!
— Попробуй только! — Я почувствовал на плече руку Коваля. — Такому киту на маленьких? Слабых вообще обижать нельзя, — и тут же добавил со смехом: — Разве что пузатых.
Я обернулся. Не знаю, что произошло бы через минуту, возможно, я просто вцепился бы в горло Ковалю. Но к счастью, в раздевалку заглянул Шульц, который уже успел переодеться.
— Оставьте-ка его в покое! — резко скомандовал он. — А ты, Лазанек, одевайся и зайди в зал. Я хочу с тобой поговорить.
Старкевич молча отдал мне ботинок. Я торопливо завязал шнурки и вошел в гимнастический зал. Шульц делал стойку на кольцах. Соскочив, он жестом пригласил меня сесть рядом с собой на мат.
— Здорово донимают они тебя? — спросил он.
Я пробормотал что-то неразборчивое.
— Постараюсь, чтобы они прекратили это. Не огорчайся, Лазанек, все постепенно утрясется.
Я кивнул.
— Твой отец работает инженером?
— Инженером, пан учитель.
— Сейчас стране очень нужны инженеры… — Он поиграл карандашом, пытаясь поставить его на мате. — А тебе нравится отцовская профессия?
— Не очень, — вынужден был признаться я. — Отец вечно занят, и мы его почти не видим. Он работает в Комитете восстановления промышленности, а сейчас как раз предстоит пуск газового завода…
— Уже пускают? — обрадовался Шульц. — Это очень хорошо. Город уже давно ждет газ. — Он спрятал карандаш в карман. — Да, твоего отца можно поздравить с крупной победой. Можешь идти. А дома тренируйся вот так. — Он легко проделал несколько упражнений. — Они развивают резкость и прыгучесть. Тебе нужно быстро догонять класс. Если хорошенько постараешься, то еще и обгонишь многих… Ну как, Лазанек, договорились?
— Договорились, пан учитель! — радостно подтвердил я, чувствуя прилив благодарности и надежды.
…Урок истории подходил к концу. Все нетерпеливо дожидались звонка, но особенно мечтал о нем Старкевич, маявшийся в этот момент у доски.
— Ну так как же? — повторил наш учитель истории по фамилии Халас. — Узнаем мы наконец от тебя, кем все-таки был Талейран?
Старкевич уныло переминался с ноги на ногу, умоляюще глядя на преподавателя.
— Талейран был французом, — неуверенно выдавил он из себя.
— Совершенно верно, — согласился учитель. — Но нас интересует не только его национальная принадлежность.
— Он… Талейран был… был…
Мне стало жаль его. Я не сторонник подсказок, да и в истории не силен. Однако Арский, наш лучший спец в этой области, молчал, будто воды в рот набрал, не отрывая взгляда от лежавшей перед ним тетради. А ведь они дружат со Старкевичем и сидят на одной парте. Трус.
Я поднес ко рту сложенные рупором ладони.
Учитель глядел на Старкевича, обернувшись ко мне спиной.
— Министр… — шепнул я.
Он, по-видимому, услышал, потому что глянул в мою сторону и сделал знак глазами. Я повторил:
— Минииистр…