— Хорошо, — сказал математик и снова повернулся к Осецкой: — Теперь понимаешь?
Бася отрицательно покачала головой. По щекам у нее мелкими капельками катились слезы, а нос некрасиво покраснел.
— Вот тупарь!.. — вполголоса бросил Бубалло.
— Прекратить замечания! — оборвал его математик и грустно вздохнул. — Честное слово, Осецкая, я просто не знаю, что с тобой делать… Лазанек.
— Я, пан учитель.
— Ты мог бы объяснить своему товарищу по классу, как решается подобный тип задач?
Я так сжал мел, что он рассыпался у меня в руке. Шир исподтишка захихикал. Грозд скорчил рожу.
— Не знаю, — ответил я. — Может быть, Арский, он лучше меня…
— Останься с Осецкой после уроков, — быстро сказал математик, радуясь тому, что так удачно решил проблему. — Решите вместе несколько задач, и ты, на примере их, объяснишь Осецкой, в чем тут дело. Я очень на тебя надеюсь, Лазанек.
Не глядя по сторонам, я вернулся на свое место. Шир продолжал хихикать, и я будто нечаянно всей тяжестью наступил ему на ногу. «Радуешься. Да?» — узнал я почерк Ирки Флюковской и, разорвав записку на мелкие клочки, спрятал ее в парту. И тут прозвенел звонок, сигнализируя о конце последнего урока. Я выбежал из класса и минут на пятнадцать заперся в туалете. Вернувшись в класс, я застал там одну только Осецкую. Она сидела на своем месте, притихшая и со следами слез на щеках.
— Я совсем не добивался этого, — сухо сказал я. — Надеюсь, что мы быстро управимся.
Бася только молча глянула на меня своими темно-синими, глубокими, как озера, глазами и подвинулась, освобождая мне место. Я присел на самый краешек скамьи, раскрыл учебник, достал карандаш и лист бумаги. Делал я все это не торопясь, даже мрачно, как бы выполняя порученное мне против моей воли дело. На Басю не глянул ни разу.
Дверь приоткрылась, и в класс заглянула черноволосая головка Гражинки Залевской из седьмого «А», подружки Осецкой, жившей с ней в одном доме.
— Ох, извините…
— Входи, — сказал я с самой радушной улыбкой. — Бася скоро освободится.
Гражина была полной противоположностью Осецкой — тоненькая, черноглазая, похожая на цыганку. Некоторые утверждали, что она даже красивее или, во всяком случае, оригинальнее Баси.
— Я тороплюсь, — сказала она. — Нам с мамой нужно успеть к портнихе.
Осецкая не пыталась ее задерживать. Мне даже показалось, будто ей хочется, чтобы Гражина поскорее ушла.
— Неужели ты и в самом деле не можешь подождать, Гражина? — спросил я. — Жаль. Нам с тобой было бы веселее.
Гражина послала мне ослепительную улыбку, извиняющимся взглядом глянула на Осецкую и скрылась за дверью. Я демонстративно вздохнул. А потом, выписав на листок условие задачи, принялся сухим тоном, как маленькому ребенку, объяснять все действия Басе. Изредка Осецкая кивком давала мне понять, что ей ясно, о чем идет речь. Так прошло минут пятнадцать.
— А теперь попробуй решить самостоятельно, — предложил я.
Она с неожиданной легкостью справилась с задачей. Мне просто не верилось, что у меня прорезались такие педагогические способности. Когда она так же легко решила еще три задачи, я встал.
— Ты отлично справляешься и сама, — изрек я. — До свидания, Осецкая. — Я спрятал в портфель учебник и направился к выходу.
— Подожди, Мацек.
Я обернулся, продолжая держаться крайне официально.
— Ты куда-нибудь спешишь?
— Да, спешу, — ответил я. — Меня ждут мои друзья.
— Подожди еще немножко. Я задержу тебя не более чем минут на десять. Прошу тебя, Мацек…
Я вернулся с явной неохотой и присел на соседнюю парту.
— Я тебя слушаю.
— Ты меня терпеть не можешь. Правда?
— Это слишком сильно сказано. — Я пожал плечами. — Я отношусь к тебе как к товарищу по классу.
— Раньше ты хотел со мной дружить…
— Зачем об этом? — я говорил уже со злостью. — Задачи ты теперь умеешь решать, а ведь ради этого мы и оставались тут.
Влажный блеск синих глаз и виноватая улыбка. Виноватая или просящая о чем-то? Усилием воли я придал своему лицу выражение холодного безразличия.
— Что плохого я тебе сделала? Скажи, Мацек. Ты на меня обижаешься?
— Не понимаю, — пробормотал я. — И охота тебе говорить какие-то глупости…
Бася встала и, сделав два шага, подошла ко мне вплотную. Я упорно смотрел в окно. За окном шел дождь со снегом, по стеклу текли грязные потоки, стояла какая-то темно-серая мгла, сквозь которую можно было различить только качающиеся на ветру ветки клена.
— Сердишься, — услышал я. — За то. Я знаю это и знаю, что ты прав. Я поступила ужасно… Сначала хотела побежать за тобой, а потом — уже в школе — все собиралась подойти к тебе, как-то все объяснить…