Пока что девочка бежала вдоль хорошей грунтовой дороги. Скоро шоссе, по которому ходят машины, чьи водители наверняка заинтересуются необычной картиной.
— Зря я не верил Дарвину, — высказался притихший было Шурик, наблюдая за перемахивавшей с ветки на ветку Наташкой.
— Заткнись! — сорвалась Алла. — Она же упасть может!
— Скоро она совсем ослабнет, — утешил парень, — тогда и заберем. О, смотри — останавливается.
Девочка наконец-то перестала периодически запрыгивать на деревья и не столько бежала, сколько шла быстрым шагом. Она уже не смеялась, только грустно вздыхала и время от времени издавала душераздирающие громкие стоны, заставлявшие сидевшую за рулем мать всякий раз вздрагивать.
— Что с ней? — Ветер проник над опущенным стеклом, взлохматив волосы женщины.
— Откат наступает, эйфория уходит. Так и должно быть. Останавливай машину, будем ее в порядок приводить.
Шурик выполз из салона, чертыхнулся, наступив в лужу, и быстрой рысцой догнал Наташку. Развернул в обратную сторону, к себе лицом, поводил туда-сюда похожим на сардельку пальцем. Ребенок захныкал еще громче.
— Нормально, — вынес вердикт дханн. — В кроватке полежать, конечно, придется, но дней через пять можно в школу выпускать. Пусть учителей до сердечного приступа доводит.
— Сам виноват! — огрызнулась Алла. — Нечего препараты оставлять где ни попадя.
Женщина обняла дочь, суетливо ощупала, зачем-то заглянула в лицо. Глубоко вздохнула, успокаиваясь. Шурик приободрился:
— Чего волноваться-то было? Ничего же страшного не случилось. Нет — накричала, хамила, велела заткнуться. Грубо очень. И вообще, я твой повелитель. Все мои действия априори являются правильными, на меня кричать нельзя.
Алла очень, очень медленно обернулась. Выражение ее лица не сулило толстяку ничего хорошего.
Поднятые по тревоге бойцы во главе с Варвариным подъехали примерно через пять минут. Им открылась удивительная картина. Первым они заметили Шурика, торопливо прошмыгнувшего в чуть приоткрывшуюся дверь машины, причем сидевших в салоне мужчин он одним движением бедра непринужденно выпихнул наружу. После чего закрылся внутри и напрочь отказывался вылезать. На его лице от левого глаза до подбородка протянулись три глубокие царапины — примерно такие, какие оставляют когти дикой кошки. Парень ощутимо прихрамывал на правую ногу, его спортивный костюм зиял прорехами, от штанов отваливались комки глины. Затем фары выхватили из темноты Наташку, примостившуюся на пенечке в позе «Аленушка тоскует о своем братце Иванушке», усталую, сонную, но на вид целую и невредимую.
Последней они заметили хозяйку. Несмотря на испорченный маникюр и сбившуюся прическу, по лицу Аллы гуляла широкая, умиротворенная улыбка.
Знай Ассомбаэль заранее, рядом с кем ему придется жить, он, возможно, предпочел бы продолжить скитания по ночлежкам. Слишком уж одиозной репутацией обладала нежданная соседка. Старую Славомиру склоняли на все лады за острый язычок вот уже добрую тысячу лет, и, не приходись она дочкой главе Дома Поющего Зверя, многочисленные враги давно бы отправили вредную полукровку на тот свет. Одной собственной силой не спаслась бы. В юности она изрядно постранствовала, обзаведясь недоброжелателями на всех континентах, в том числе на Антарктиде, пока двести лет назад не осела в родительских землях. То ли отец устал от ее выходок, то ли возраст дал себя знать. Однако привычка совать нос куда не следует под старость окрепла, отчего старухе постоянно приходилось переезжать с места на место. Особенно часто конфликтовать с человеческими властями Славомира начала при советской власти, изводя самим фактом существования уже не только наблюдателей церкви, но и представителей якобы всесильного КГБ.
Из прихоти она сидела при Брежневе. Ее арестовывали при Хрущеве. При Иосифе Грозном хотели расстрелять, но не судьба. При Ельцине вредная старая клюшка числилась «пострадавшей от репрессий» и обзавелась собственным пропуском в Кремль, пока не посоветовала президенту-самодуру пить меньше. Сейчас она тихо и относительно мирно жила в Подмосковье, издеваясь над окружающими, в число которых в ближайшем будущем предстояло попасть Шурику.