Выбрать главу

Джил мягко уложила его на спину и так же мягко начала расстёгивать его ремень, а он, словно большой детёныш-дельфин, помогал ей выпростать его из безразмерных штанов.

За все свои двадцать восемь лет Джил ни разу так отчётливо не хотела мужчину. Конечно, у нее было несколько бойфрендов, но секс всегда был и оставался для неё неким необходимым компонентом, без которого, увы, невозможны отношения между мужчиной и женщиной. А вот теперь, сидя сверху на огромном животе Майка, она не то чтобы осознала, она просто не могла не делать это – желание словно бы смяло и отбросило в сторону её разум, волю, стыдливость и целомудренность, оставив только дикую потребность взять его всего или отдаться ему. Джил не понимала, что именно происходит и отчего ей становилось так приятно и сладко, что хотелось то плакать, то смеяться, то кричать в голос, и тогда она попросту зажимала себе рот руками и ещё активнее вбирала Майка в себя.

Когда они уже просто лежали рядом, она все не могла прекратить трогать его, ей хотелось держать и гладить его руку, хотелось класть голову ему на грудь и обязательно касаться его щекой, хотелось закинуть на него ногу. Майк лишь время от времени качал головой и снова и снова отклонялся и смотрел на Джил, словно не верил, что она действительно здесь, с ним, со всеми своими невесомыми прелестями. Ближе к утру он признался, что у него не было ничего с женщинами уже почти десять лет, с тех пор как ему было девятнадцать. В ответ Джил лишь плотнее прижалась к нему всем телом.

Он тихонько убрался к себе в комнату, когда рассвет уже забрезжил на востоке, ещё не окрасив, но словно бы наметив, в какие цвета он намерен расцветить сегодняшнее утро. И было то утро ярко-жёлтым, ровно настолько же ярко-зелёным, а надо всем этим куполом раскинулось ультрамариновое небо.

А дальше была настоящая пытка – видеть друг друга за завтраком, но не подавать виду, сидеть одним кружком на сеансе групповой терапии и слушать глупые и однообразные истории, лежать в соседних шезлонгах у бассейна и не касаться друг друга.

А потом Майк вдруг признался ей в любви, он смотрел прямо перед собой в купол зелёного зонта, растянутого над шезлонгом, и Джил даже не поняла, как она смогла угадать это тихое признание, но ошибки быть не могло. Он ответила ему так же тихо, закрыв глаза, которые вдруг наполнились слезами. А вечером они снова гуляли по парку и даже пробовали делать секс в каких-то колючих кустах, и у них ничего не получилось, и это было смешно и отчего-то мило. Джил нежно целовала его руки и всё шептала: «Майки, Майки», а он всё время отстранял её от себя и всё не мог отвести от неё восхищённого взгляда, от которого Джил испытывала нечто среднее между удовольствием и одурением.

А потом было ещё пять недель встреч, вечерних прогулок, утренних купаний и ночных нежностей, и с каждым днём Джил всё больше привязывалась к этому большому и совершенно удивительному парню, запас восхищения и нежности которого был, казалось, неиссякаемым.

Майк терял вес быстро и настойчиво, Джил прибавляла медленно и неровно. Она уже почти могла обнять его вокруг талии своими худенькими, словно плётки, руками, а однажды он уверенно и настойчиво овладел ею в парке, под их любимым старым дубом, чего раньше у них никогда не получалось. Джил была счастлива – впервые за много лет у нее появился кто-то, кроме себя самой, кому она не была безразлична. Она думала о нём всё время – просыпаясь по утрам, уныло сидя за трапезами в столовой, сидя в кругу на групповой терапии, читая, слушая музыку. Она просто жила Майком, жила с Майком, жила для Майка. А он с поражающей новизной всякий раз дарил ей свое обожание и восхищение, и это было прекрасно, трогательно и удивительно, и Джил всегда ловила себя на том, что очень боится это потерять.

Майку стало плохо в самом начале октября, когда в тёплые деньки уже нет-нет и врывался неистовый и дерзкий ветер, напоминая о том, что тепло это не вечно. Купания в открытом бассейне прекратились, а на акватерапию теперь следовало ходить на другой конец парка, в закрытый бассейн, где голоса гулко отражались от стен, а белый кафель душевых напоминал о больнице.